— Она права, вождь! — в юрту без зова и слов вошел Г'иййягин, второй из шаманов их экспедиции, пришедший откуда-то из восточных земель, чтобы воевать с Ундораргиром. — Я ощущаю, что меньше чем в двух часах отсюда творится темная волшба… — И прежде чем Камр ухватил за хвост смутную бесформенную мысль, добавил: — Арсаардар, подумай вот о чем. До них уже должны были добежать первые беглецы, но они не прекратили творить свое волшебство. Значит, оно для них чем-то важно, а все, что хорошо Ундораргиру и его холопам, плохо для нас!

— Г'иййягин. — Камр посмотрел на главного отрядного чародея.

— Да, повелитель? — Парень вежливо склонил голову.

— Похоже, настал час тебе поработать хорошенько. Поговори с этой девушкой, нам предстоит встреча с черным колдовством.

Лицо шамана озарилось радостью, и он ответил:

— Рад, что могу быть полезным…

— Иди! А вы, — обратился он к подчиненным, — поднимайте людей…

Атака почему-то не удержалась в памяти Адая, а может быть, последующее отбило память. Он лишь помнил, что лагерь колдунов появился словно бы из-под земли. Исчез под натиском чар Г'иййягина скрывавший его морок, отводивший глаза. И они обрушились на ничего не подозревающего врага, как зимний буран на отару пугливых овец.

— Хайда! — выкрикнул он, и всадники выпустили ливень стрел на растерянных врагов.

— Круши! Режь! Убивай! — поднимая Ярдо на дыбы и вздевая над головой клинок, заорал он.

Всадники пронеслись между шатрами и кибитками, в которых жили чародеи. Слева и справа наперерез кидались шаркааны, свистели стрелы, но их было не остановить.

Бой вынес его в центр лагеря слуг Подземного.

И в доли секунды чутьем опытного воина Камр Адай понял: вот она, цель.

Не обманула девчонка…

Большой иссиня-черный камень в центре утоптанного круга… Кровь, залившая все вокруг. Слуги Подземного Хана толпой… Другая толпа неподалеку — людей, связанных, как бараны на продажу…

Выложенные в ряд те, чья кровь сейчас впитывается в землю…

Жрецы-колдуны не испугались, казалось, ворвавшихся в их капище врагов, а затянули какой-то рваный речитатив, слышный даже через грохот боя.

И тысячник ощутил, как все изменилось. Точнее, первыми это ощутили лошади, животные по природе острее человека чувствуют незримую опасность. Выученные боевые скакуны, привыкшие не бояться ни рева и грохота битвы, ни стали, ни огня, терпеть боль и голод, а главное, привыкшие к безусловному послушанию всаднику, вдруг перестали подчиняться узде и шенкелям, а некоторые понесли, обуянные ужасом, били копытами, исходили пеной.

Сквозь истошное ржание и зловещий речитатив послышались иные звуки, не то уханье какого-то чудовища, не то вой урагана. И люди ощутили дуновение чистого, истинного зла, истекающего из самых глубин Тьмы…

«Пропали, кажись!»

С трудом удерживая пляшущего конька, Адай оглянулся и увидел бегущего к ним человека, он с трудом уворачивался от мечущихся скакунов. И через секунду узнал его — это был боец из полусотни Серхо. С ним не было его скорострельного огнебоя, но зато на плече он тащил какую-то дикого вида зеленую трубу.

Вот он присел на колено и направил трубу прямо на стоящего у черного алтаря старца с длинной белой бородой и в оранжевом балахоне.

Воющая дымная звезда пронеслась над головами всадников и ударила в толпу магов, расшвыряв их дымным пламенем и грохотом.

В тот же самый миг на месте алтаря вспыхнул яркий огонь, но не рыжий или алый, каким ему положено быть, а мертвенно-лиловый. Завившись смерчем, он взметнул свои длинные языки ввысь, расширяясь и втягивая в себя всех стоящих вокруг.

И только теперь Адаю стало страшно, ибо в этом вихре он увидел чудовищную фигуру, лишь отдаленно напоминавшую человека.

Она была в высоту не меньше трех человеческих ростов, а свирепое лицо, или скорее морда, была подлинно нелюдской… Уродливый горбатый нос с широкими вывернутыми ноздрями, узкие и длинные косые глаза, щель безгубого рта и торчащие оттуда острые клыки…

Тем временем лиловый костер резко и неожиданно схлопнулся сам в себя. Раздался громовой удар, как если бы сотня граххаров выпалили над его ухом, и что-то упругое врезалось в грудь Адаю. Лошади и люди, все, кто находился в этот момент перед алтарем, попадали наземь. Оторванная голова какого-то жреца, подобно ядру из баллисты, пронеслась над полем сражения и покатилась под ноги его коню…

Это было последнее, что он видел… Дальше был мрак…

Земля. Южная Сербия. 200… год

Он успел увидеть стремительно летящий снизу метеор и даже подумать, что сейчас его собьют в третий раз… А потом взрыв ПЗРК исполинской кувалдой ударил по фюзеляжу. Подбитый вертолет содрогнулся и, волоча за собой растущий на глазах шлейф дыма, пошел вниз, крутясь вокруг своей оси, — осколками разбило хвостовой винт. Скрежет раздираемого скальными зубьями дюраля — и машина уже катится по склону, вспарывая неподатливую скальную почву клекочущими лопастями, теряя куски обшивки, осколки блистера, шасси. Закувыркалась по камням выбитая дверь.

В невообразимой круговерти Снегирев сумел каким-то чудом удержаться на месте, вцепившись в сиденье, и как только почувствовал, что мертвая груда металла замерла, ринулся в проем выхода. Мир вокруг завертелся, но вестибулярный аппарат старого спецназовца не подвел своего хозяина — он успел вылететь броском из двери и откатиться подальше от вертолета. Через несколько мгновений раздался взрыв — огненный смерч опалил затылок. Он несколько раз кувыркнулся, а потом удар головой о камень погасил сознание…

Когда Снегирев пришел в себя, уже взошло солнце.

Светало. Небесная высота наполнялась тихим сиянием, становилась сквозной, беспредельной. Лучезарный свет попеременно зажигал горные зубцы, розовым оползнем скользил вниз, в темные ущелья. На противоположном склоне застыл полумрак. Голова болела — похоже, сотрясения не миновать. Из футляра на поясе, где лежала недавно купленная «Нокиа», сыпалась мелкая пластиковая крошка.

Жив и цел. Это хорошо.

Связи нет. Это плохо.

Тяжело поднявшись, побрел туда, где дымком исходила машина.

…Это был последний рейс на Скопье, и потому желающих улететь оказалось с избытком. Миссия ООН сворачивала свою деятельность. Собственно, русский контингент, куда входил и полковник Снегирев, был последним остающимся — только болгары по старой памяти поддерживали македонских братьев, да еще торчал взвод каких-то приблудных сенегальцев, о которых, похоже, забыли в связи с очередным переворотом на родине. А вот Снегирева на родине не забыли — по возвращении он должен был сдать дела и написать рапорт. Возраст почти предельный. Ну да пора, в самом деле, да и надоело, признаться, заниматься миротворчеством в эпоху множащихся войн и медленного сползания их несчастного мира в пропасть. Сын вот зовет к себе, на дальние южные острова. Может, и впрямь рвануть?