– Я чую, – ответил он также серьёзно.– Я чую, что ты не ошиблась по поводу этой печальной Ифисы. Она вестник, что вокруг всё изменилось. Всё пришло в движение. Нас ожидают перемены.

Желание Ифисы обменять тайну на свою утраченную коллекцию

Ифиса вошла в дом дочери и прямиком направилась в большую, центральную комнату, которую облюбовал для своего проживания муж дочери Сэт-Мон. Охрана, зная Ифису, пропустила её. Сэт-Мон был довольно стар, плохо восстанавливал свои силы после сложной работы, а потому раздражителен, и в домашнем быту не терпел около себя никого. Будучи проповедником самого скромного существования, он присвоил себе для отдыха небольшое почти уединённое поместье, некогда принадлежавшее неизвестному землевладельцу. Неизвестному для прочих, но только не для Ифисы. Дом был стар, но его починили так славно, что он выглядел новоиспечённой игрушкой, сияющей зелёными, а также витражными окнами среди огромного густого сада. Свой прежний дом в том же поселке, где до сих пор проживала Ифиса, Сэт отдал народу, как дом образования для местных ребятишек. Там Ифиса и вела свои уроки в женском классе, обучая девочек правилам хорошего нравственного поведения и прочей этике – эстетике. Не раз её выгоняли как проповедницу ценностей исчезнувшего образа жизни, но дочь Ола, имея настолько влиятельного мужа, всегда умела отстоять права стареющей матери, понимая, что полное одиночество сведёт деятельную и общительную мамашу с ума.

Теперешний дом мужа дочери с окружающей его территорией был намного больше оставленного, так что там проживала наряду с ним целая бригада охраны и прочих служащих, но прежний дом был куда как краше. Зачем-то Сэт-Мону было необходимо такое вот уединение от народа, об интересах которого он пёкся круглосуточно и в любви к кому не уставал объясняться. Но Ифиса в его вселенски-всеохватную любовь нисколько не верила, считая его, даже не двуличным, а человеком со множеством личин, и жестоким к тому же. Подозревала она и то, что власть Сэта была декоративной гораздо больше, чем подлинной. В мелочах – да, он был всевластен, но по крупному он мало что определял.

Он сидел среди старых шкафов со множеством книг и пил фруктовый горячий напиток, тщательно вылавливая ложечкой дольки разваренных фруктов со дна большой чашки. Не глядя на вошедшую Ифису, он с неудовольствием спросил, – Опять пришла чего-то клянчить?

– Если бы… – ответила она и вдруг задумалась. Сэт-Мон был сед и величественен, стать он сохранил по сию пору, но лицом неприятен Ифисе. Грубые черты, грубые носогубные складки, тяжелые сумрачные глаза, в которых давно уже не всходило солнце любви ни к кому, даже к собственной жене. И любовниц у него не было, насколько знала Ифиса. Да и не был Сэт-Мон тем, кому была в том необходимость. Появись когда такая женщина, он бросил бы Олу. Но уж если в прошлом так не произошло, то тем более теперь. Ифиса не знала его прежде, но со слов дочери он был совсем другим, нежным и любящим, во что Ифиса не верила. Не мог такой человек и близко стоять с теми, кто был на тончайшие чувства способен. Рациональный, чёрствый всегда. Детей у него не было, поскольку сын Сирт не был его кровным. И он отлично это знал, хотя между ним и женой существовало молчаливое соглашение, что сын его. Родной сын Сэта погиб от руки бандита довольно давно. Сын и при своей жизни был отвергнут и забыт отцом, и сына того Ифиса знала когда-то слишком хорошо, чтобы забыть. Тот был красавчик не в отца, мягок и беспутен, артистичен и запутан, талантлив и неудачен. Она редко его вспоминала в силу того, что все обстоятельства, связанные с ним, напоминали прошлую жизнь, бывшую одновременно и неповторимо-прекрасной и остро-больной до сего дня. Она уже давно жила только настоящим.

– Надо будет отдать приказание, чтобы тебя перестали впускать даже в пределы сада. Уж больно мне надоело твоё лицо старой и наглой попрошайки. Я не в том статусе, чтобы привечать всяких непутёвых родственничков. Да и какая ты родственница! – вскричал он, держа скользкий фрукт во рту, так что тот был похож на язык самого Сэта.

– Фу! Ну и простонародная скотина, – сказала Ифиса, ничуть не боясь сурового зятя. – Есть и то не умеет пристойно. А ещё управляющий Департамента промышленных и торговых связей народного хозяйства. Один из высших Контролёров!

– Я-то человек чести и профессионал своего дела, а вот ты кто? Ты даже дочь родную не воспитывала, мамаша! Только и сделала, что произвела её на свет от негодного аристократа, будучи почти ребёнком сама, и которому не могла отказать в силу своей врождённой испорченности уже тогда.

– Дурак! Меня тогда выкрали и продали ему. Да, я его полюбила, это правда. Он того стоил, уж поверь. Такого как ты я бы не полюбила никогда! Даже под угрозой смерти.

– Я не был аристократом-кобелём никогда. Я всегда был вечным тружеником. С младых лет. С детства. – Видимо, что-то болезненно задело его из сказанного Ифисой, поскольку он встал и, не допив свой горячий напиток, подошёл к окну в сад. Высокая фигура, бычья красная шея были как у молодого мужика, если не видеть его лица. Огромной ручищей «вечного труженика» с его слов, но вероятно так оно и было, он пригладил свою седую, с пегими прошивками сохранивших свой пигмент прядей, шевелюру.

– Как ты могла родить такую невероятную дочь? От кого? Сама кривляка –актриса, пустая и развращённая женщина, аристократ – полностью состоял из жестокости, дефектов и пороков, а дочь – чудо, каковое всегда явление среди толп неудачных порождений.

Ифиса даже не обиделась, поскольку он признавался ей в неувядающей любви к её же дочери. Ифиса молчала, поняв, что невольно затронула самую больную струну в нём. Свою жену Олу он при прежней жизни тоже выкупил у торговца живым товаром.

– Вечно тебя несёт в твоих речах туда, куда совсем никому не надо. Чего ты о прошлом-то? Говори уж, чего надо.

– Я принесла тебе любопытные, а может, и государственного значения сведения. Но задаром их тебе не отдам.

– Вот оно! – вскричал он, – вот оно, наследие порочных лет и веков! Сразу оплату ей! Какие такие сведения могут у тебя быть?

– Так я тебе и сказала. Вперёд оплаты оказанная услуга ничего не стоит.

– Какую оплату хочешь? У тебя и так всё есть. Больше чем у более достойных людей в нашем справедливом социуме.

– Это у нас-то справедливый социум? Ну, насмешил!

– Ты как