который хлопает крыльями через равные промежутки времени. Нил изображен в виде змеи, головы розовых купидонов поворачиваются слева направо, а их возлюбленная моргает глазами, как это бывает на ранней стадии глаукомы, а вовсе не от страсти.

Брайант заставил меня выкинуть несколько звучных определений и всю иронию. С другой стороны, ему показался очень интересным мой рассказ о том, как толпа встретила появление Гранта, Бристоу и Блейна. Он слушал меня внимательно, очень прямо сидя за своим столом; голова пророка казалась объятой пламенем заката, что горел в окне точно за его спиной.

— Мы встречаемся завтра в вашей гостинице, — сказал он, почесывая ухо кончиком гусиного пера. — Несколько… достойнейших либеральных республиканцев. Мы хотим спасти репутацию нашей бедной страны.

— Это легко сделать, проголосовав за другую партию.

Брайант вздохнул и, немного помолчав, сказал:

— Я был в Олбани сразу же после вступления Тилдена в должность губернатора. Он очень любезно представил меня законодательному собранию. Вы знаете, он один из моих самых дорогих и старейших друзей.

— Однако вы не можете отдать ему свой голос.

Он сердито вскинул свою величественную голову пророка.

— Что значит «не могу»? Я просто не доверяю его партии. И хотел бы вдохнуть жизнь в партию республиканцев.

— При помощи Бристоу?

— Многие из нас предпочитают его другим кандидатам. Но Бристоу согласен баллотироваться только от республиканской партии. Он никогда не выдвинет свою кандидатуру в качестве независимого, как это сделал Грили. Бристоу из Кентукки, а в этом штате, говорит он, живут лояльные республиканцы.

— Честные республиканцы?

— Какой это ужас, Скайлер! Подумать только, мы требуем от президента лишь одного: чтобы он не крал денег.

— Как же мы дошли до жизни такой? — Мне и в самом деле было интересно, чем это объяснит Брайант.

— Война. — Он ответил быстро, как будто давно все продумал. — Кучу денег пришлось добывать и тратить, чтобы подавить бунт. А где тратится много денег, там неизбежно возникает коррупция. Да и железные дороги внесли свою лепту. Драчка за государственные субсидии, за отчуждение земель для прокладки дорог, за голоса конгрессменов. Только сильная личность способна противостоять искушению.

— Вы, например, отказали Твиду. — Не знаю, с чего это я заговорил с ним так бестактно, даже жестоко. Может быть, я до сих пор сердит на него за надругательство над моей Клеопатрой?

— Я не вступал в сделку с Твидом. — Он отвечал гладко, но туманно. Но Брайант недаром вот уже полвека пребывает на общественном поприще, его на испуг не возьмешь. — Кажется, один раз «Пост» получила какие-то деньги от муниципалитета. Но когда ваш друг Нордхофф обрушился в нашей газете на шайку Твида, я нисколько ему не мешал. Вы же читали его заявление от двадцать первого апреля.

— Да, он показывал мне перед тем, как опубликовать.

— Значит, вам известно, что он категорически отрицает, будто я уволил его из-за нападок на твидовскую шайку.

— Но почему же вы его уволили?

— Совсем по иным причинам. Он превосходный журналист, и я восхищаюсь вами обоими за все, что вы сделали для изобличения Блейна. Вообще-то… — И так далее.

Другой мой редактор больше мне по вкусу. В пять часов я встретился с Джейми в «Хофман-хаус», самом большом баре Нью-Йорка, излюбленном месте встреч элегантных политиканов и франтоватых магнатов.

На задней стене бара висит огромная, в коричневых тонах картина француза Бугеро: пышнотелые обнаженные дамы, едва скрытые кустарником. Сам бар посверкивает позолотой, гербами; ни один дюйм потолка или стен не обделен зеркалами или иными украшениями. Мне это очень нравится.

До прихода Джейми я наведался к длинному столу, на котором выставлены самые изысканные в этом городе закуски, входящие в меню бесплатного завтрака. Положив себе салата из омаров, ничуть не хуже того, что подают у Дельмонико, я в отличном настроении устроился за маленьким столиком и, попивая мятный джулеп, смотрел, как зал постепенно заполняется тучными бюргерами.

Я пребывал в состоянии, близком к эйфории (хотя я снова еле дышу), благодаря успешному посещению магазина королевских гаванских сигар сразу после встречи с Брайантом. Не знаю, может все дело в прекрасной весенней погоде, но я снова чувствую себя молодым репортером и не обращаю внимания на явную затрудненность дыхания; здравый смысл мне подсказывает, что однажды эта проблема исчезнет сама собой, как и прочие монотонные и, в общем-то, тщетные усилия.

Джейми был относительно трезв и необычайно доволен собою и мной. Пока он тряс мою руку, подобострастный официант поставил перед ним бокал «адской смеси». Видимо, с появлением Джейми в любом баре Нью-Йорка бокалы сами собой наполняются «адской смесью», оспаривая друг у друга привилегию опрокинуться в его молодую глотку.

— Вот уж не думал, Чарли, что вы окажетесь таким триумфатором!

— Вы мне льстите, — сказал я нерадостно.

— Отнюдь нет. Вы всегда писали чересчур серьезно. Как… историк. — Он произносит это слово с явной неприязнью. — А историкам вечно не хватает огонька. Вы не такой. Вы выкурили Блейна из норы, как опоссума. Теперь он у всех на виду.

— До некоторой степени.

Джейми хмуро посмотрел на бокал, который только что был полон до краев, а теперь самым загадочным образом оказался предательски пуст.

— В Вашингтоне вы оказались на месте. Скажите, скоро собираетесь туда возвращаться?

— Джейми, мы же договорились о шести очерках…

— Чарли, я удваиваю гонорар, хотя он и без того непомерно высок.

—, Мальчик, от твоих слов у меня голова идет кругом. — И я повернул голову, увидев, как в бар входят инспектор нью-йоркского порта и его дружки.

— Вы должны вернуться туда до конца месяца. А потом я хочу, чтобы вы освещали республиканский конвент в Цинциннати.

— Я слишком стар для Цинциннати. Пошлите Нордхоффа.

— Не могу. Я отправляю его на Юг. Он будет писать о хлопковых штатах и…

— Не уверен, стоит ли мне вступать с вами в беседу, — сказал инспектор Артур, высокий, улыбчивый человек, от которого исходит грубое обаяние; его карие глаза посверкивали отраженными огнями газовых ламп (бар в «Хофмане» вызывающе залит огнями целый день и большую часть ночи). Мы пожали друг другу руки. Его «стойкие» дружки бросали на нас неодобрительные взгляды.

— Чет, вы человек Конклинга, не так ли? — Джейми обожает политических деятелей. Но ведь он, как и Эмма, в душе африканец. — Так радуйтесь же, что Чарли загнал Блейна в деревянный ящик и отправил его домой в штат Мэн.

— Я бы не поручился, Джейми. — Артур просто весь светился, точно встретил закадычных друзей. Манеры у него блейновские, хотя ему недостает ироничности учителя, его озорной самоуничижительности. — В Цинциннати мы собираемся учинить изрядное выбивание пыли. Вы будете