— Я готов написать предвыборную биографию.

— То, что вы делаете сейчас, гораздо важнее. Мы наняли некоего Кука, который вовсю собирает материал для биографии. — Биглоу спросил меня о настроении Брайанта.

— Этот удивительный человек совершенно непредсказуем.

Он также проявил любопытство относительно собрания двухсот либеральных республиканцев, которое идет сейчас в отеле «Пятая авеню». Среди них есть литераторы; все они сторонники реформ — Адамс, Лодж, Годвин. Они готовят декларацию, отвергающую «грантизм».

— Однако они еще не готовы перейти на нашу сторону, — печально сказал Биглоу.

— Даже когда… если выдвинут кандидатуру Тилдена?

Биглоу кивнул.

— Они верят в республиканскую партию.

— Как когда-то верили вы.

— Но когда эта партия уклонилась от своих изначальных целей, я вышел из нее. Надеюсь, они сделают то же самое.

— Может быть, они выдвинут своего кандидата, как на прошлых выборах?

Биглоу так не думает; он напомнил, что, когда либеральные республиканцы вышли из партии в 1872 году и выдвинули своим кандидатом в президенты Хорейса Грили (которого также выдвинули и демократы), Грант одержал решительную победу над силами добра. Американские избиратели терпеть не могут реформ, порядочности на правительственных постах и воинствующей честности. Остается надеяться, что в этом году они увидят в Тилдене нечто зловещее, продажное, американское!

Когда наш обед подошел к концу, прибыл Грин с доброй дюжиной сотрудников и специалистов по рекламе. Через некоторое время, за которое каждый из них успел похвалить мои статьи о Блейне («Отличная работа!» — сказал Грин и так сильно сжал мою руку, что я чуть не закричал от боли), я удалился.

3

Восхитительный день отдохновения; он начался в полдень на Большом центральном вокзале на Сорок второй улице. Впервые я оказался внутри прижизненного памятника триумфальному мошенничеству коммодора Вандербильта; правда, в пользу старого разбойника следует сказать, что, пока он не создал с помощью воровства, насилия и обмана свою железнодорожную империю, пассажир, следующий из Нью-Йорка в Чикаго, совершал семнадцать пересадок, теперь же благодаря безжалостному устранению конкурентов публика обслуживается куда лучше.

Громадное здание с башенками на мансардной крыше сильно смахивает на Тюильри, изнутри же просторное помещение вокзала напоминает павильоны на выставке Столетия. И все же при всех своих грандиозных размерах здание переполнено спешащими людьми. В эти дни американцы, кажется, поголовно снялись с мест. Во времена моей юности мы, как правило, сидели по домам.

Не без труда я разыскал сэнфордский вагон, где меня поджидали девочки (мой багаж заранее отправили из гостиницы). Не знаю уж почему, я все время называю этих женщин, которым уже за тридцать, девочками, но они представляются мне, да и себе самим тоже, из-за вовсе не характерного (во всяком случае, для Эммы) хихиканья и шушуканья девочками, отпущенными на каникулы из школы — а скорее из монастыря — на дачу, где мы сейчас и находимся.

Можно сказать многое о преимуществах богатства, особенно в этой стране. Я начинаю постигать истинный смысл памятных слов моего старого друга Вашингтона Ирвинга: «Всемогущий доллар».

Заманчиво не только накопление (предпочтительно — незаконное, за счет всех прочих обитателей этой страны) громадных денег, но и тот ни с чем не сравнимый личный комфорт, какой это богатство предоставляет. Мы в Европе привычны к великолепным домам, слугам, у нас в изобилии так называемый стил, однако собственный железнодорожный вагон есть нечто такое, что доступно только императору. Здесь эта роскошь в порядке вещей — разумеется, в тех высоких сферах, где мы вращаемся!

Точно в полдень наш вагон резким толчком присоединили к поезду. Как только миновали северные пригороды, перед нами раскрылась непередаваемо прекрасная панорама Гудзона: река все время была перед нами, пока мы неторопливо обедали.

— Самая красивая река в мире, — искренне сказала Эмма, и я тоже, сознаюсь, был покорен видом моей родной реки, который раскрывался перед нами, подобно диораме, возле движущегося обеденного стола.

К тому времени, когда мы со всеми удобствами переварили обед, вагон прибыл на станцию Райнклиф. На перроне нас поджидал Уорд Макаллистер и двое слуг из асторовского поместья. В сюртуке и шелковой шляпе Макаллистер выглядел удивительно нелепо на фоне зеленого сельского пейзажа.

Как посол от одного монарха к другому, он вошел в наш вагон и рассыпался в комплиментах:

— Какая изящная отделка! Какой вкус, миссис Сэнфорд! Несравненный вкус!

Макаллистер одобрительно пощупал накидки из брюссельских кружев на мебели. Мне показалось даже, что сейчас он возьмет серебряный кофейник и начнет разглядывать пробу. Затем он заявил: миссис Астор очень обрадована тем, что мы рискнули предпринять изнурительное путешествие ради того, чтобы погостить у нее в Фернклифе.

— В доме сейчас несколько очаровательнейших гостей. Уверен, это все ваши друзья.

Вскоре мы уже карабкались по нескончаемым ступенькам (город Райнклиф расположен на горе); наверху нас поджидала асторовская карета.

Мы торжественно прокатились по милейшей сельской дороге, по обеим сторонам которой выстроились в ряд каменные дома наших голландских предков, а также каркасные дома их английских преемников. «Преемник» — слово не совсем точное, поскольку голландцы все еще составляют здесь большинство. Наши английские завоеватели — вот кто они были и кем остались, хотя их господству угрожают ныне ирландцы и итальянцы.

В конце подъездной аллеи, обсаженной великолепными вязами, стоял Фернклиф, громадный новый деревянный особняк. Нас с Эммой это удивило. Похоже, Асторы решили сэкономить: дерева вокруг сколько угодно. Но все равно это производит очень странное впечатление.

Когда мы приблизились к главному входу, внезапный порыв теплого ветерка донес запах ландышей. Впервые Эмма начинает чувствовать себя если не как дома, то в своей стихии в стране, которую она до сих пор считала в лучшем случае экзотической, в худшем — провинциальной.

Нам показали комфортабельные комнаты. Из окон, сквозь листву деревьев, открывался великолепный вид на поблескивавшую далеко внизу реку, но, увы, и на железную дорогу тоже. Грохот поездов оглушает, и все эти магнаты, которые построили свои виллы над обрывом, вынуждены мириться с ужасающим шумом, как и те простолюдины, что живут в Нью-Йорке на Шестой авеню под воздушной железной дорогой. К несчастью, поезда коммодора Вандербильта ходят не только днем, но и ночью и упрямо (уж не по его ли приказу?) дают протяжный гудок точно в тот момент, когда проезжают Фернклиф. Но если отвлечься от поездов, то это идиллический дом на фоне идиллического пейзажа. Гости несколько менее идилличны, и менее всего — наша хозяйка. (Мне следовало бы запирать эту записную книжку на замок, но я как-то не могу представить себе миссис Астор, листающую эти страницы в поисках упоминания о своей персоне.) В меру сил и