в сентябре 1956-го) вносил в ЦК предложения о создании советского ПЕН-центра — но когда эти предложения были признаны неприемлемыми, от них отступился. Стремясь избавить власть от неминуемого позора, вместе с А. Сурковым подал ей 10 октября 1958 года спасительную идею о срочном издании романа «Доктор Живаго» ограниченным тиражом[2330] — но когда она, власть, от этой идеи отмахнулась, 31 октября выступил-таки на общемосковском собрании писателей, где назвал Пастернака «литературным Власовым» и потребовал, как почти все, изгнать нобелевского лауреата из страны.

Публичным фрондером П., разумеется, не был, однако рисковал спорить с М. Шолоховым, критически отзывался о неприкосновенных А. Герасимове, А. Лактионове, Е. Вучетиче и вообще, — как напоминает Ст. Рассадин, — «по убеждениям неукоснительный сталинист, он при этом презирал „скобарей“, антисемитски-черносотенную компанию софроновых-грибачевых»[2331].

Словом, — говорит Е. Сидоров, — как-то умел сочетать в себе безоглядную веру в идеалы партии с чувством либерального почтения к искусству, всякому — и левому в том числе: гордился знакомством с Пикассо, привечал у себя в «Юности» молодых художников. В общем, неустанно борясь за мир и пользуясь полным доверием М. А. Суслова, позволял себе слегка диссидентствовать на культурной отечественной почве, время от времени стараясь вставить «арбуз в жопу гужеедам» в лице Кочетова и Софронова. Славная это была у него черта[2332].

И двадцать лет руководства журналом «Юность» (1961–1981), проведенных в сражении с неугомонным ЦК комсомола и рептильным крылом писательского начальства, эту черту вполне подтверждают.

Конечно, — еще раз процитируем Е. Сидорова, — П. «душой старого правдиста не принимал авангардистские штудии молодых литераторов. В лучшем случае он с ними мирился». Но ведь мирился же: защищая, в меру своего авторитета, этих самых «молодых», а то и прибегая к проверенным аппаратным хитростям. Так, ушел, например, в начале 1968 года в отпуск, чтобы и не брать на себя ответственность за рискованную «Затоваренную бочкотару» В. Аксенова, и не запрещать ее публикацию в мартовском номере.

Как-то в телеинтервью, — рассказывает Алексей Полевой, — отец сравнил себя с бабушкой, что, сидя в углу, вяжет носок, все видит, но молодежи не мешает, а родители думают, что бабушка за всем присмотрит. Так потом «юниоры» или «младозасранцы», как он их называл, подарили ему карикатуру: Полевой в образе старушки сидит над вязанием, а вокруг резвятся авторы — кто ему в тапки писает, кто бумажки рвет или как-то еще хулиганит[2333].

И это тоже, знаете ли, роль, добровольно и обдуманно выбранная, что, с одной стороны, позволяло «Юности» сохранять в глазах читателей статус относительно оппозиционного издания, и что, с другой стороны, удерживало власть от карательных мер по отношению как к журналу, так и к его главному редактору.

Он, Герой Социалистического Труда, кавалер одиннадцати отечественных и нескольких иностранных орденов, председатель правления Советского фонда мира, и из жизни ушел с почетом. А в памяти литературы остался как «хороший, по-своему отважный человек и средней руки писатель…»[2334].

Но все-таки писатель.

Соч.: Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит., 1982–1986; Доктор Вера. М.: Вече, 2014; Золото. М.: Комсомольская правда, 2015; Повесть о настоящем человеке. М.: Речь, 2018, М.: АСТ, 2019, 2020.

Поликарпов Дмитрий Алексеевич (1905–1965)

Писателем П. не был. Но — так уж сложилось — лучшую часть своей жизни писателями руководил. Хотя оказался в этой роли вполне случайно — пройдя шаг за шагом партийную карьеру от политинструктора уездного военкомата в Устюжне (1923) до заместителя начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (1939–1944) и председателя Всесоюзного радиокомитета (1941–1945), он 19 января 1944 года при замене А. Фадеева в роли руководителя ССП на беспартийного Н. Тихонова был назначен при нем комиссаром. И главную свою задачу — тащить и не пущать — принял к исполнению как само собою разумеющуюся.

Поэтому если А. Довженко он вспоминается как «человек честный, умный и морально чистый»[2335], который, — прибавим еще и оценку М. Шолохова, — «много сделал для здорового развития литературы — прежде всего уже одним тем, что стоял вне всяких групп»[2336], то другим современникам он сразу же увиделся как «…крайне грубый и высокомерный человек, которому порученная ему работа совершенно противопоказана. Дубина с дубинкой»[2337], «он был хам и самодур. Он не управлял — он властвовал, он не говорил — он орал» (М. Белкина)[2338].

Можно, конечно, сказать, что таким и был сталинский стиль командования. Однако П. самодурствовал явно не по чину — особенно усердствуя в обличении повестей «Спутники» В. Пановой, «В окопах Сталинграда» В. Некрасова, вообще книг, будто бы принижающих подвиг народа-победителя в Великой Отечественной войне. Да и другим писателям от П. тоже досталось, так что пошли протестующие выступления на закрытых партсобраниях[2339], пошли жалобы в ЦК. И Сталин, — процитируем запись в дневнике А. Кондратовича, —

будто бы вызвал Поликарпова с докладом о том, что делается в литературе. Поскольку это происходило после грубопроработочного постановления ЦК о «Звезде» и «Ленинграде»,[2340] то Поликарпов соответственно и настроился. И, докладывая Сталину, перечислял ошибки и пороки писателей: этот был троцкистом, тот еще тогда срывался в безыдейщину, и все в таком духе. Сталин слушал молча и вдруг прервал его и сказал: «Ну вот что, других писателей у меня для тебя нету. Иди!» И Поликарпов вышел из сталинского кабинета уже не комиссаром по литературе[2341].

Наступила пауза, для репутации П. отчасти благотворная, так как вакханалия вокруг А. Ахматовой и М. Зощенко, а двумя годами позже вокруг критиков-космополитов прошла без него. Защитил кандидатскую по истории в Академии общественных наук, относительно мирно руководил МГПИ имени Ленина и Литинститутом, был одним из секретарей Московского горкома партии, пока в декабре 1954 года на II съезде писателей его вновь не призвали в литературу.

И — в роли сначала секретаря правления Союза писателей (1955), а затем на десятилетие заведующего Отделом культуры ЦК КПСС (1955–1965) — орал он, вероятно, уже меньше[2342], но дело свое знал по-прежнему туго: дирижировал кампанией против альманаха «Литературная Москва» и дудинцевского романа «Не хлебом единым» (1956–1957), подвел Б. Пастернака к исключению из Союза писателей (1958), был тем, видимо, человеком, который переадресовал роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба» в КГБ (1960), блокировал уже после XXII съезда партии отмену пресловутого постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» (1962)[2343], а на склоне дней, — по свидетельству П. Антокольского, — даже планировал исключить Ф. Вигдорову из СП СССР за ее записи судебного процесса над И. Бродским (1964)[2344].

Был ли он монстром? Вроде бы нет. «И субъективно он был действительно честен и