на литераторских кухнях, именно на их основании гадали, «кто на кого выходит», «кто за кем стоит» и «чего от них еще ожидать», а фольклор — тоже, как известно, часть культуры, и немаловажная.

Померанц Григорий Соломонович (1918–2013)

Мыслитель — такой специальности в Общероссийском классификаторе профессий и должностей, конечно, нет. И быть не может. Но П. по-другому не назовешь. Он, в строгом смысле этих слов, не историк, не философ, не педагог, а именно мыслитель, и его школьное сочинение на тему «Кем быть?» провидчески заканчивалось словами: «Я хочу быть самим собой»[2355].

После учебы на литфаке ИФЛИ (1940) один год преподавания в Тульском пединституте. А дальше война, во время которой П. кем только не был: ополченец, рядовой пехотинец, литсотрудник дивизионной газеты, батальонный комсорг и парторг, снова журналист в дивизионке «Знамя Победы». Дослужился до лейтенантских звездочек, был дважды ранен, награжден медалями, орденами Красной Звезды и Отечественной войны 2-й степени. Осенью 1942-го даже вступил в партию, откуда, впрочем, в декабре 1945-го его изгнали — за антисоветские настроения и за то, в частности, что в прошении о демобилизации он позволил себе признаться, что от фадеевской «Молодой гвардии» его тошнит[2356].

В партию П. больше уже не возвращался. Уволившись из армии, работал техником в тресте «Союзэнергомонтаж», корректором, продавцом в Книжной лавке писателей, в «Союзпечати». Должности совсем уже вроде малозаметные, но карающее око и тут его углядело. Так что 30 октября 1949 года П. был арестован и брошен в Каргопольлаг, где — вот они, парадоксы эволюции истинного мыслителя, — впервые почувствовал себя «духовно свободным, без цепей страха»[2357], ибо, — вспоминает П. в автобиографических «Записках гадкого утенка», — «стихия живого философского спора возникла для меня только в лагере, в разговорах с другими з/к, сидевшими по ст. 58–10, за болтовню»[2358].

Выйдя на свободу в 1953-м, П. три года отработал учителем в кубанской станице Шкуринская, а после реабилитации в 1956-м вернулся в Москву, где стал библиографом в отделе стран Азии и Африки в ИНИОН АН СССР.

На этом, собственно, его карьера и завершилась. Подготовленная еще перед арестом в 1949 году диссертация о Достоевском была уничтожена как «документ, не относящийся к делу». В 1968-м П. снова написал 500-страничную диссертацию, на этот раз о дзэн-буддизме[2359], даже успел выпустить ее автореферат, но защиту и тут сорвали. По формальной вроде бы причине «отсутствия кворума в Ученом совете», на самом же деле в отместку за то, что соискатель подписал заявление в защиту смельчаков, вышедших на Красную площадь 25 августа 1968 года.

Других попыток социализироваться, войти в академическую среду П. уже никогда не предпринимал. Служил библиографом и сумел, — как он говорит, — найти «в „профессии неудачника“ свои возможности»[2360], то есть возможность читать западные книги, по большей части прямиком направлявшиеся в спецхран, и неподконтрольно размышлять обо всем на свете: вере (вернее, различных верах) и безверии, обществе и государстве, правах и обязанностях независимого интеллектуала.

Из-под спуда пошли и собственные тексты. Изредка они проникали в открытую печать: как, например, осенью 1964 года опубликованная в «Литературной газете» статья «Кто же совратил Калибана?» — резкий отклик на скандальный памфлет М. Лифшица «Почему я не модернист?» Но чаще либо откладывались до лучших времен, либо распространялись в самиздате, и совсем не странно, что первая книга П., изданная «Посевом», так и называлась: «Неопубликованное» (Мюнхен, 1972).

Для мыслителя, проповедующего или, что то же самое, монологически излагающего добытую им истину в последней инстанции, этого было бы, вероятно, достаточно. Но не для П., свято верующего в то, что к истине можно лишь приблизиться путем свободной рефлексии, проверенной в живом диалоге, в споре и с самим собой, и с оппонентами равно как с единомышленниками. Так что основные силы П. на протяжении трех десятилетий уходили на общение — и по переписке, и в домашних семинарах, которые он организовывал вместе с женой и постоянным соавтором — поэтессой З. Миркиной.

И еще, и это, может быть, самое памятное — талант П. наиболее полно проявлялся в публичных лекциях, которые он читал всюду, куда его полулегально могли пригласить: в академическом Институте философии и в учебном Институте стали и сплавов, в музеях и библиотеках — словом, всюду. На эти лекции — о Достоевском и равноправной множественности религий мира, о тоталитаризме и путях европеизации неевропейских стран (читай, прежде всего, России) — сбегалась, что называется, вся мыслящая Москва, чтобы, разойдясь по своим углам, продолжить заочный диспут с лектором, либо приняв, либо не приняв для себя ход его рассуждений[2361].

Этот ход рассуждений так пока до сих пор толком не описан — возможно, еще и потому что адогматическая по своей природе мысль П. бежит от любой систематики, нуждается в постоянных уточнениях и оговорках. П., — сказал бы Ленин, — вообще «герой оговорочки», если в чем и последовательный, то в неустанной защите права на плюрализм, на разномыслие как основу созидательного диалога и вообще взаимопонимания как нормы поведения.

Только в 1970 году, — пишет П., — вдумываясь, почему Достоевский мало кого убедил своими «Бесами», я сформулировал догмат полемики: «Дьявол начинается с пены на губах ангела… Все рассыпается в прах, и люди, и системы, но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело, и потому зло на земле не имеет конца». В полемике 70-х годов я упорно, в мучительной борьбе с собой, смахивал с губ эту пену и сформулировал второй догмат: «Стиль полемики важнее предмета полемики. Предметы меняются, а стиль создает цивилизацию».

В 1990-е и более поздние годы, когда труды П. начали наконец широко издаваться, оба эти правила вначале были восприняты как кружащее голову открытие, а потом — в обстановке ожесточенной схватки всех со всеми — заболтаны и отринуты, будто наивное прекраснодушие.

Но они помнятся. Даже теми, кто думает совсем иначе.

Лит.: Открытость бездне: этюды о Достоевском. Нью-Йорк, 1989; М., 1990, 2003, 2013; Выход из транса. М.: Юрист, 1995, 2010; Записки гадкого утенка. М., 1995, 2003, 2012, 2020; Сны Земли. М., 2004, 2013; В тени Вавилонской башни / В соавт. с З. Миркиной. М., 2004, 2013; Невидимый противовес / В соавт. с З. Миркиной. М., 2005; Дороги духа и зигзаги истории. М.: РОССПЭН, 2008; Работа любви / В соавт. с З. Миркиной. М., 2013; Собирание себя. М.: Центр гуманитарных инициатив, 2013; Спор цивилизаций и диалог культур / В соавт. С З. Миркиной. М.: Центр гуманитарных инициатив, 2018.