Ритчелл, прилетев ранним утром с Питером, взяла на себя хлопоты по поминальной трапезе, которая пройдет во дворе родителей Ника. Мать Ника, Энн, категорически запретила совершать поминки в кафе и настояла на том, чтобы проводить душу сына у них дома. В глубоком мятежном взрыве отчаяния Питер блуждает по городу. Я не писал, не звонил ему, осознавая нуждаемость его души в уединении с самим собой. Он придет, как только боль его немного стихнет, ибо на него возложена ответственность «осчастливить» умершего и исполнить его последнюю волю.

Эти три дня подготовки прошли как во сне.

…Воспользовавшись частным самолетом, с охраной мистера Эндрю и миссис Аннет я, Тайлер, Милана, Анна, Марк, Мейсон благополучно долетели до места и к десяти часам, как и планировалось, сразу поехали на кладбище, на заупокойную службу. Энн пригласила священника, близкого человека их семьи.

Около часа мы болтали с Марком в ходе полета. Он добродушно отзывался о Нике. В день свадьбы брата им удалось познакомиться и немного поговорить друг с другом. Марк говорил, что отец Миланы выдал себя начитанным, честным, добродушным человеком. Он не проявлял никаких отрицательных чувств к нему, не ревновал, что он — тот мужчина, с которым Анна строит отношения, не пытался подстроить, чтобы Анна или Милана отвернулись от него. Ник поблагодарил его за ту теплоту, проявляемую им к его дочери и бывшей супруге и попросил, чтобы он не бросал Анну и сделал всё, что в его силах, дабы помирить мать и дочь. И Марк дал ему обещание. «Тему моего ареста мы тоже затронули».

Отец с Натальей предупредили, что доберутся сами.

Милана все часы полета, длившегося свыше тринадцати часов, сидела одна, далеко ото всех. Взглядывая изредка на нее, я чувствовал, что ей нужно побыть одной, поэтому побеспокоил её лишь раз, принеся ужин, от которого она отказалась, пролепетав, со слезами: «Оставь меня…» Изредка я видел, как она писала что-то в дневнике, потом перечитывала пачку каких-то бумажек и с медлительной осторожностью, чтобы не порвать, складывала их обратно в сумку.

Анна держалась подле Марка и Мейсона и натянуто общалась с родителями Ритчелл, всё еще держа на них обиду.

Мейсон с ледяной презрительностью сторонился меня и всякий раз, когда проходил перед моим носом по салону, гордо разворачивал плечи, задирая подбородок. Кто втравил его в нашу жизнь?! Я умею читать по взгляду и, даю голову на отрез, что с эгоистическими пристрастиями он затеивает что-то назло нам с Миланой. И с ней он тоже дичится, избегает заговаривать, но ищет глазами и не перестает заглядываться на неё. Стоит внести-ка во все ясность и разобраться в его побуждениях, как только мы останемся без сторонних свидетелей.

Расклеенный ото всех событий, я пробовал держаться на плаву и, не теряя времени, потраченного на длительный перелет, втихую с Тайлером обдумывал уезд, твердо зная, что Брендон уже мастерит новый случай, чтобы уничтожить меня…

(Несколько моментов церемонии.)

При последнем прощании с Ником, Анна не подошла к нему, продолжая смотреть невидящим презрительным взглядом на всю толчею гостей. Ее глаза ни капли не изменили своего выражения. Трудно вообразить, какие эмоции кишат внутри такого человека. Сила ее ненависти разрослась до неизмеримых пределов. Тщательно утаивая скорбную меланхолию, она еще сильнее раскаливает себя. Эмоции нельзя глушить или убивать. Они еще какие злопамятные. В один миг могут обрушиться на человека с мощной силой, сплетясь друг с другом, и не всегда удается их остановить…

Её подруга, ставшая впоследствии первым врагом, рыдала с самого начала, сотрясаясь плечами, с нескрываемым видом. Мама в первый раз слезами раскрывает свои чувства к любимому, показывает истинность себя, не отходя от тела Ника, ее первой любви, оказавшейся несчастной. Она оплакивает потерю с истинной скорбью, родившейся в твердом сердце… Прижимая к глазам, полным слез, снятую с головы косынку, она плачет так, как не плакала никогда в своей жизни, выражая скорбь вслух. Небрежно причесанная, неряшливо одетая в помятый черный широкий до колен балахон с капюшоном, она, как пьяная, качается на месте. Всё в ней напоминает ходячую зловещую смерть. Схуднувшая за эти дни, она потеряла того, кто неотступно занимал часть её мыслей на протяжении долгих лет жизни, к кому никогда не утихала страсть, чей душевный свет лился в душу… Обнажив сердце, она долго не отпускала от себя недвижимую мертвую руку возлюбленного, прикладывая ее к горячим соленым губам, шевелящим фразу, возрождающую земное существо при жизни: «Люблю тебя…» Окутанная в смоляную мантию, в сию минуту она, раздробленная ударом действительности, утопает в плаче, прорезая воздух нескрываемой злобой на горемычную судьбу.

Родители Ника, Майкл и Энн, с сердечной болью, переживают его смерть. Энн, упав на колени, молилась с закрытыми глазами, из которых градом лилились слезы, чтобы душа сына не попала в адские обители на службу к демонам. Отрешенно оставаясь в стороне, бабушка и дедушка Миланы, поздоровались только с Миланой, обнявшей их при встрече, и мной, как только мы все собрались здесь. Анна, неприязненным взглядом, как кинжалом, проникнув в сердца родителей предателя, как бы предупредила, что разговор с ними ни за что не состоится. Дедушка Миланы, глубоко поникший, с усилием перебирая ноги, опираясь одной рукой на костыль, до начала церемонии выразил мне благодарность за то, что я сделал для его сына. «Он любил тебя, Джексон, как своего сына… За своих детей: Милану, Питера… и тебя он был готов отдать всё на свете…»

Мой отец не далеко отошедший от состояния Анны — они одни-единственные, кто камуфлирует естество души, — был беспристрастен с самого начала, держал себя отстраненно-безэмоционально и лишь к концу, когда по православным обычаям, которым следовал Ник, всю жизнь нося крест на груди, пели последнюю молитву «Трисвятое»41, он, склонив голову вниз, поджав затрясшиеся от слез губы, отдал тем самым прощение своему другу детства. Его спутница, облаченная в черный классический костюм с широкими брюками, как и положено чувствительной женской душе, отзывающейся на трагические случаи, смахивала слезы, прикладывая атласный кусок серебристой ткани к лицу…

* * *

Похороны подходят к концу.

Пришедшие проститься, распределившись по группам по мере семантической близости, треплясь языками, постепенно уходят обратно. Не сродным душою больше и нечего, кроме причин того обстоятельства, что свело их пути, подвергать обсуждению, вот и поэтому их темы поверхностны, как туман над озером, к глубокомыслию сердцем они не подготовлены.

Тем временем я, забыв напрочь все сказанные обещания, прижимаю к себе