чем Сервилий-то провинился перед народом? Ведь действительно, никто из богов не дает военачальнику ручательства за жизнь бойцов, и мы приняли на себя командование войском не на основе такой договоренности и не на тех условиях, чтобы и всех врагов победить, и ни одного человека из своих не потерять. Ведь кто из простых смертных возьмет на себя ответственность за всякое принятое решение и за то, что относится к воле случая? Ибо великие дела мы оплачиваем ценой великих опасностей».

XXX. «Выступив против врагов, не мне первому выпало на долю испытать такое, но так можно сказать обо всех, кто с немногочисленным войском вступал в тягостную битву с превосходящими силами неприятеля. Ведь кто-то когда-то уже преследовал противника и сам бежал от него, и убивал многих врагов, и еще больше губил своих. 2. Я повторяю, что многие, полностью разгромленные, с великим позором и большими потерями обращались в бегство, но никто из них не подвергся за это наказанию, ведь не удостоиться никакой похвалы само по себе уже достаточно большое несчастье и как ничто другое является для военачальника серьезным и тяжелым наказанием. Однако я со своей стороны далек от того, чтобы говорить то, о чем заявили бы все, кто обладает здравым рассудком, что, мол, справедливо мне вообще не давать отчета за случившееся по воле судьбы, что, хотя никто другой не захотел бы подчиниться такому судилищу, тем не менее я один не отказываюсь от этого, но соглашаюсь испытать свою судьбу не меньше, чем свое намерение, которое я высказал. 3. Я вижу, что человеческие деяния, как несчастные, так и счастливые, судятся не на основании конкретных действий (а они многочисленны и разнообразны), но по их результату. Всякий раз, когда все происходит, как было задумано, если даже случившееся не доставляет никому особой радости, я слышу, как такие деяния превозносятся всеми, восхваляются и считаются счастливыми; но когда они завершаются несчастливо, даже если все, что происходило до этого, было очень удачным, то рассматриваются как не добрая, а злая судьба тех, кто эти деяния совершил. 4. Имея это в виду, вспомните о моей Фортуне в многочисленных войнах. Если вы обнаружите, что я был побежден противником, назовите мою судьбу несчастливой, но если увидите, что побеждал я, то назовите ее доброй. По поводу судьбы я могу сказать и больше, но осознавая, что неприятны все те, кто спорит о ней, я не буду говорить об этом».

XXXI. «Но теперь вы обвиняете меня за принятые мной решения, не осмеливаясь при этом упрекнуть меня ни в предательстве, ни в трусости, по поводу которых обычно и ведутся судебные разбирательства в отношении прочих военачальников, но обвиняя меня в неумении вести войну, в необдуманных действиях, в том, что я подвергся ненужному риску, устремившись на лагерь противника. Я хочу и в этом отчитаться перед вами, имея возможность самым решительным образом сказать, что каждого человека очень легко порицать за происшедшее, в то время как рисковать за добрые дела — тяжело, и это удел немногих. Как прошлое не кажется сейчас таким, каким оно является на самом деле, так и то, что произойдет в будущем, ныне представляется не таким, каким оно будет на самом деле; ведь первое мы постигли знанием и страданием, а о втором делаем заключение по прорицаниям и догадкам, в которых много обманчивого. Для тех, кто всегда избегал опасности, легче всего вести словесные войны, что сейчас и делают те, кто обвиняет меня. 2. Но чтобы наконец оставить все это в покое, скажите мне перед лицом богов, кажется ли вам, что я единственный или первый употребил силу, устремившись к вражескому лагерю и выведя войско к возвышенной местности? Или же я действовал как и остальные ваши военачальники, из которых одни добивались успеха, а другим их предприятия не удавались так, как это было задумано? Так отчего же вы, оправдав остальных, судите только меня, если считаете, что эти действия доказывают неумение быть полководцем и необдуманность поступков? Но насколько еще более дерзкие поступки приходится совершать военачальникам, когда сами обстоятельства требуют отнюдь не осторожности и взвешенности? 3. В самом деле, одни, выхватив значки у своих, кидали их в гущу врагов, дабы понуждением придать мужества нерадивым и робким воинам, которые знали: те, кто не вернет свои значки, с позором умрет от руки военачальников. Другие, вторгшись в земли противника, разрушали мосты на реках, через которые переправились бы в случае отступления. Они лишали себя надежды на спасение, и это придавало смелости и мужества в битве тем, кто уже подумывал спастись бегством. Третьи, сжигая палатки и обозы, ставили своих воинов перед необходимостью взять на вражеской земле то, в чем они нуждались. 4. Я не буду говорить об остальных случаях, ведь они бесчисленны, сколько еще мы знаем других дерзких поступков и выдумок военачальников (сведения о них мы почерпнули в рассказах, известны они и по нашему опыту), и за это еще никто из тех, кто обманулся в своих надеждах, не подвергался наказанию. Конечно, кто-нибудь из вас мог бы обвинить меня в том, что я, бросив всех остальных на неминуемую гибель, себя самого берег от опасности. Но если я вместе со всеми переносил все испытания, вышел из битвы последним, и разделил с остальными общую участь, то в чем же я провинился? Итак, обо мне рассуждать довольно.

XXXII. Но я хотел бы сказать несколько слов о сенате и о патрициях, так как меня беспокоит охватившая всех вас ненависть к ним за то, что они воспрепятствовали разделу земель, и обвинитель не скрывает этой ненависти и даже придал ей немалую роль в обвинении. 2. Речь моя будет совершенно откровенной, в противном случае я и не мог бы говорить, да и вам не пристало бы слушать. Ведь вы, плебеи, творите дела несправедливые и неблагочестивые, не испытывая к сенату никакой благодарности за полученные вами от него благодеяния, но если он в чем-то из ваших требований противился вам, то только в том, из-за чего, в случае если бы это было позволено, государство могло бы сильно пострадать, причем делал он это не из-за нерасположения к вам, но на пользу общества, вы же встречали это с раздражением. 3. А нужно было, чтобы вы, принимая решения сената как вынесенные с самыми лучшими намерениями и для общей пользы, отступили бы от своих корыстных стремлений. Если же вы были не в состоянии разумными доводами обуздать вашу вредоносную страсть, то