зарыты наши сокровища – золото с захваченных кораблей, тяжелые блюда и украшения из городских соборов.

Ничто на свете не вечно, пришел конец и нашим вылазкам на остров. Раз, награбив уже порядочно добычи, мы подстерегали в открытом море проходящих мимо испанцев, но внезапно разразился шторм. А вышло так, что, когда небеса почернели, оказались мы как раз неподалеку от тайного острова, и потому «Черный сокол», грузно переваливаясь на волнах, устремился в нашу тихую гавань и добрался туда ровнехонько к ночи. На рассвете ураган унесся дальше и солнце взошло в ясных янтарно-голубых небесах. Мы высадились на берег, зарыли сундуки с монетами, слитками и самоцветами (а дело это, надо сказать, было небыстрое) и пополнили запасы пресной воды в прохладном ручейке, что сбегал с заросшего пальмами холма неподалеку от побережья.

Миновал полдень. Капитан Дуэйл собирался вскоре поднять якорь и отправиться вслед за вечерним солнцем в сторону Карибов. Под присмотром Красного Барнаби девятеро из нас грузили остатки воды в шлюпку. Мы перебрасывали друг другу бочонки, стоя по колено в теплой ленивой воде, а он поносил нас за медлительность на чем свет стоит, обзывая неуклюжими черепахами. И вдруг капитан внезапно умолк и отвернулся. Позабыв про нас и свое сквернословие, он склонился над необычайным предметом, который, должно быть, вынесло на остров приливом после шторма, – наполовину в песке, наполовину на мелководье лежала огромная, заросшая водорослями и ракушками штуковина. Так вышло, что никто из нас ее не приметил.

Молчал Красный Барнаби недолго:

– Эй, вы, тухлые морские огурцы, подите-ка сюда.

Мы охотно подчинились и столпились вокруг выброшенной морем вещи, которую в великом замешательстве рассматривал наш капитан. Признаться, мы и сами порядком поразились, когда пригляделись получше: никто не мог с ходу понять, что же это такое.

Штуковина имела форму огромного пузатого кувшина с конусообразным горлышком и вся заросла ракушками, кораллами и морскими анемонами, будто долгие века пролежала на дне морском; ее опутывали невиданные водоросли, и было совершенно неясно, из чего же она сделана.

По приказу капитана мы выволокли таинственную находку из воды и откатили подальше от линии прибоя в тенек под ближайшими пальмами. Катить пришлось вчетвером, потому как штуковина оказалась необыкновенно тяжелой и громоздкой. Мы водрузили ее стоймя – верхний край доходил почти до плеча самому высокому из нас. Переворачивая это подобие кувшина, мы услыхали странный звук – будто внутри плескалась жидкость.

По счастью, капитан Барнаби был джентльменом образованным.

– Клянусь сатанинским потиром! Зваться мне умалишенным, если это не древний кувшин для вина. В таких вот сосудах, хоть и не столь огромных, римляне хранили драгоценные фалернские и цекубские вина. Да и в наши дни некоторые испанские вина, скажем, из Вальдепеньяса, тоже разливают в глиняные кувшины. Но этот сосуд, если я не ошибаюсь, изготовлен не в Испании и не в Древнем Риме. Судя по виду, он весьма древний и, возможно, происходит с давным-давно ушедшего под воду острова Атлантида, описанного еще Платоном. Несомненно, внутри находится редчайшее вино, что созревало еще на заре мира до основания Рима и Афин, и с годами оно стало лишь крепче. Йо-хо-хо! Морские мои мерзавчики! Мы не двинемся с этого острова, пока не испробуем это вино. А если оно окажется пригодным для питья, мы нынче же вечером закатим на здешних песках пир.

– А может статься, это погребальная урна, набитая золой от чумных покойников, – проворчал первый помощник Роджер Эглоун, отличавшийся мрачным складом ума.

Вытащив из ножен абордажную саблю, Красный Барнаби деловито принялся счищать с горлышка кувшина ракушки и невиданной красоты кораллы. Они сходили слой за слоем, обнажая череду позабытых лет, а капитан костерил их на все корки. Наконец обнажилась огромная глиняная затычка, запечатанная воском, который за столько столетий сделался тверже янтаря, и на ней отчетливо виднелись вырезанные на неведомом языке таинственные знаки. Воск саблей отколоть не удалось, и тогда капитан, потеряв всякое терпение, ухватил тяжеленный булыжник, который человек менее могучий и вовсе не смог бы поднять, и отбил горлышко.

Даже в те далекие дни я, Стивен Магбейн, единственный пуританин в команде безбожников, никогда не брал в рот ни вина, ни иных крепких напитков и в любых обстоятельствах оставался истовым рехабитом. А посему я отошел, не испытывая интереса к древнему вину, но скорее преисполнившись неодобрения, а вот мои товарищи приблизились, жадно принюхиваясь. Хоть я и стоял поодаль, в ноздри мне тут же с необычайной силой ударил густой и странный запах богопротивных специй; едва лишь вдохнув его, я почувствовал что-то вроде головокружения и на всякий случай сделал еще шаг назад. Остальные же моряки налетели на кувшин, словно мошки на бродильный чан по осени.

Капитан обмакнул указательный палец в вино и слизнул пурпурные капли.

– Господи Исусе! Да это королевский напиток! – проревел он. – Отставить, ненасытные вы канальи! Бочки с питьевой водой – на борт, команду – на берег, на «Соколе» остаются только вахтенные. Устроим ночью роскошное пиршество, а уж потом опять возьмемся за испанцев.

Мы выполнили приказ. Услыхав новости о находке капитана и откладывающемся отплытии, команда «Черного сокола» весьма обрадовалась. В этой тишайшей гавани можно было и вовсе обойтись без вахтенных, но на борту тем не менее оставили троих, и они обиженно ворчали, сетуя на то, что пропустят все веселье. Остальные вернулись на берег, прихватив с собой жестяные кружки и провизию. На пляже мы собрали плавник, сложили из него огромный костер, а потом отловили нескольких огромных черепах и раскопали их кладки, чтобы разнообразить праздничное угощение черепашатиной и яйцами.

Я принимал участие во всех этих хлопотах без особого рвенья. Капитан Дуэйл был прекрасно осведомлен о том, что я в рот не беру спиртного, и, обладая злобным и язвительным нравом, особо указал, что я должен присутствовать на пиру. Рассчитывая получить обычную при подобных обстоятельствах порцию подначек, я не испытывал такого уж отвращения к своей будущей роли свидетеля вакханалии, так как был лаком до свежего черепашьего мяса.

Кутеж начался с наступлением ночи. Сумеречные небеса озарил ярко вспыхнувший костер, мерцавший необычайными, колдовскими переливами – синими, зелеными, белыми. На горизонте над лиловым морем дотлевал красным закат.

Странным было вино, которое пили из своих жестяных кружек капитан и его матросы. Я видел, что было оно густым и темным, будто замешенным на крови, а в воздухе разливался аромат давешних языческих специй, острых, насыщенных и поистине дьявольских – так могло повеять из вскрытой гробницы древних императоров. Еще более странным было опьянение этим вином: те,