На мгновение лицо Купера исказилось от злости. Он сложил вместе ладони, а локти прижал к столу с такой силой, что стол скрипнул.

– А я тебе напомню, что этот мир – больше не тот мир, в котором произошли упомянутые тобой события. Конфедерация в отчаянном положении, и требуются отчаянные меры, чтобы спасти ее. Участие в этом испытании – мой священный долг. Долг – ясно? Если тебе не хватает ума, чтобы понять это, или храбрости, чтобы это выдержать, то и ты – не та женщина, на которой я женился.

– «Ура! Ура! За Юга права! Ура!..» – распевала в гостиной их дочь вместе с гостем. – «За флаг голубой с единой звездой!»

Юдифь смахнула со лба прядь волос.

– О, как же ты ошибаешься, – сказала она с горькой усмешкой. – Сейчас меня расстраивает вовсе не то, что ты подвергаешь опасности свою жизнь, хотя, видит Бог, об этом я думаю постоянно, с тех пор как мы сюда приехали. Меня удручает твое бездушие, с которым ты продвигаешь эту дьявольскую лодку, требуя все новых и новых испытаний. Я не хочу, чтобы ты заставлял семерых ни в чем не повинных людей снова погружаться под воду в этом железном гробу только потому, что ты считаешь это необходимым. Было время, когда ты всей душой ненавидел эту войну, а теперь ты стал… каким-то варваром, которого я просто не узнаю.

– Все сказала? – ледяным тоном спросил Купер.

– Нет, не все. Отмени испытание. Не рискуй человеческими жизнями, чтобы добиться своей извращенной цели.

– Значит, моя цель – извращенная, так?

– Да! – Юдифь хлопнула ладонью по столу.

– По-твоему, патриотизм – это извращение? А защита моего родного штата – тоже извращение? Или, может быть, спасение этого города, который янки хотят сжечь и сровнять с землей, оставив только груду камней? Ведь именно этого они хотят, и ты сама это знаешь! – Купер уже кричал.

– А мне плевать… плевать! – Юдифь вскочила, рыдая; патриотический гимн в гостиной прервался на полуслове. – Ты не единственный спаситель Конфедерации, хотя и ведешь себя именно так! Ладно, продолжай, убей себя ради святого дела, если тебе так хочется. Но отвратительно и аморально приносить в жертву чужие жизни, чтобы утолить свой гнев! Прежний Купер понял бы это. Тот Купер, которого я любила… которого я так любила…

Она замолчала, не в силах продолжать. Снаружи, в саду, листья пальм постукивали на ветру. Купер медленно поднялся со стула и произнес с отрешенным лицом:

– Испытание пройдет, как намечено.

– Не сомневаюсь. Что ж, впредь можешь общаться сам с собой.

– Что это значит?

– Это значит, что сегодня я в последний раз сидела с тобой за одним столом. Это значит, что спать ты будешь в другой комнате, и не смей приходить в мою.

Они долго смотрели друг на друга. Потом Купер ушел.

Юдифь вдруг почувствовала огромную усталость. Из гостиной донеслись голоса. Первым был голос ее мужа, он прозвучал резко:

– Люциус, бери пальто. Сегодня еще много можно успеть сделать.

Потом она услышала жалобный голос Мари-Луизы:

– Папочка, а мама говорила, что мы соберемся все вместе и будем петь…

– Помолчи!

Юдифь опустила голову, прижала ладони к лицу и тихо заплакала.

После того мучительного наказания, когда Билли, связанный, простоял на коленях до утра под дождем, он долго не мог нормально ходить, чувствуя боль во всем теле при каждом шаге. Бо́льшую часть времени он просто лежал на полу, сжавшись в комок, обхватив руками распухшие колени в тщетной попытке согреться, или забывался тяжелым сном, что-то бормоча, словно в бреду. И каждый раз в его снах Весси снова приходил к нему, чтобы оскорбить, ткнуть мушкетом или занести ботинок над его рукой, на которой теперь уже навсегда останутся следы от гвоздей на подошве.

Весси, деревенский парень из округа Гучленд, внезапно ставший очень важной фигурой, получив неограниченную власть над заключенными, напомнил Билли того старшекурсника из Вест-Пойнта, о котором пару раз упоминал Джордж. Того жирного парня из Огайо, который безжалостно издевался над его братом и Орри Мэйном, а заодно и над всеми остальными новичками. Билли никогда не был склонен к философским рассуждениям, но тот жирный кадет и Клайд Весси убедили его в том, что в мире действительно существуют люди, начисто лишенные каких бы то ни было положительных качеств.

К счастью, Тим Уонн относился к другой категории.

Парень из Массачусетса был не слишком крепок, зато сообразителен. Под руководством Билли он быстро научился всем правилам выживания. Поскольку Билли пострадал ради его спасения, Тим стал его преданным другом и готов был поделиться всем, что имел. И так случилось, что у него было то, чего не было у Билли, – зеленые доллары. Около двадцати. Деньги лежали в его кармане, когда он попал в плен, и два доллара убедили охранника, который производил обыск, оставить ему остальные.

С деньгами от более сговорчивых надзирателей можно было получить предметы тюремной роскоши. Тим то и дело настаивал, чтобы Билли позволил ему купить какой-нибудь подарок. Он говорил, что это и так слишком маленькая плата за его храбрость, повлекшую то страшное наказание, да еще затяжную простуду, от которой Билли ослабел и мучился постоянными головокружениями.

Билли долго отмахивался от его предложений, пока одно из желаний не стало слишком сильным.

– Ладно, Тим… купи немного писчей бумаги. И карандаш. Чтобы я мог начать новые записи.

Тим за десять минут договорился о заказе, который был выполнен к девяти часам вечера.

– Это же обои! – возмутился Тим. – Как можно писать на этих дурацких голубых цветочках?

– Не знаю, – ответил надзиратель, продававший всякую всячину. – Но если хочешь что-то написать, придется писать на этом, другого не будет. У самого Джеффа Дэвиса сейчас нет нормальной бумаги.

Так Билли возобновил свои записи.

12 янв., Либби. Клянусь выжить здесь. Моя следующ., самая ближайш. цель – послать письмо моей дорогой жене.

Он хотел добавить, что ему предложили присоединиться к побегу, который замышлялся с недавних пор, но нельзя было доверять это бумаге, на случай если листки вдруг найдут. Кроме того, и бумаги было слишком мало – три листика в квадратный фут каждый обошлись Тиму в три доллара, так что нужно было экономить каждый клочок свободного места.

В свои ночные дежурства Весси продолжал издеваться над любимым заключенным. Но Билли терпел все – тычки мушкетом, пинки ботинком, грязные замечания насчет его дружбы с парнем из Гарварда, думая только о письме к Бретт.

Не слушая его возражений, Тим заказал для него конверт для письма. То, что принес надзиратель, оказалось куском жирной оберточной бумаги мясника, сложенным наподобие конверта и склеенным мучным клейстером. Билли старательно вывел на нем адрес и вложил внутрь маленький кусочек обоев с коротким нежным посланием: он прекрасно себя чувствует, любит ее и просит не волноваться.