Наконец в конце января наступил тот долгожданный день, когда Диксон объявил:

– Мы готовы, мистер Мэйн. Генерал Борегар разрешит атаку?

Ветер трепал редеющие волосы Купера. Его лицо, и так обычно бледное, приобрело цвет замерзшего озера.

– Сомневаюсь. Не сейчас. Пока вы каждый раз оставались под водой только по нескольку минут. Мы должны показать, что вы можете погружаться на более длительное время.

– Ладно, сэр, а насколько длительное? – спросил Александер.

– Пока не кончится воздух. Пока у команды не иссякнет терпение. Мы должны найти этот предел, Диксон. Вообще-то, я хочу, чтобы вы выбрали одного человека и оставили его на берегу при следующем испытании. Его заменю я… Старина Бори вчера дал разрешение. Я сам попросил об этом, чтобы окончательно развеять его сомнения. Я должен доказать, что военно-морское министерство доверяет этому судну и что все смерти были результатом ошибок команды, а не плохой конструкции.

– Но, мистер Мэйн, – возразил Люциус, – для вас это может быть очень опасно…

Он замолчал, вдруг сообразив, что стоит перед другими людьми, которые подвергнутся той же опасности, и покраснел, отведя глаза под убийственным взглядом своего начальника. А вот реакция Диксона удивила Купера.

– Мистер Чикеринг прав, сэр. Вы женатый человек, у вас семья. Разве ваша жена согласилась бы…

– Мне нужно только разрешение генерала Борегара – не ее. На что бы то ни было. Запомните это, будьте любезны. Я хочу, чтобы «Ханли» топил корабли янки и их моряков, и как можно скорее. Поэтому я буду участвовать в пробном погружении. Мы проведем его завтра вечером.

Его ссутуленные плечи, сжатые губы, яростный взгляд сделали дальнейший спор невозможным. С берега грохнули пушки Паррота – начался дневной обстрел. С десяток крупных черноголовых чаек в испуге взлетели над пляжем.

К концу шестого месяца пребывания в тюрьме Либби Билли весил на двадцать восемь фунтов меньше, чем в тот день, когда вошел сюда. Его борода свисала теперь до середины груди. Лицо посерело и осунулось. Но он научился выживать.

В еду нужно было сначала потыкать пальцем, чтобы выудить жуков. Потом понюхать миску. Лучше было умереть от голода, чем проглотить протухшие помои, которыми кормили заключенных. Дурная пища могла привести к расстройству желудка и заставить то и дело бегать в один из вонючих деревянных клозетов, которые надзиратели гордо именовали туалетными комнатами. От нескончаемого поноса можно было умереть.

В письмах, которые разрешалось писать, нельзя было ни намеком выражать недовольство или жаловаться на тюрьму и ее начальство. Для экономии бумаги каждое письмо должно было составлять не больше шести строчек, из чего Билли заключил, что дела бунтовщиков совсем плохи. Никто не мог рассчитывать, что его письмо наверняка попадет на Север. Как подозревал Билли, часть из них или даже все просто сжигали или топили в Джеймсе.

Спать приходилось вполглаза, на случай если заключенные из других камер вдруг решат отправиться в грабительский налет в поисках наживы. Спать вполглаза было нетрудно. В каждом из больших помещений тюрьмы содержалось от трехсот до пятисот заключенных; она была набита битком, потому что обмен пленными замедлился почти до нуля. Помещение Билли на верхнем этаже было так переполнено, что все спали валетом. Без одеял. Теперь, когда наступила зима, спать вполглаза стало еще легче.

Нужно было держаться подальше от окон. Не важно, как сильно тебе хотелось глотнуть хоть немного свежего воздуха вместо вони от дезинфекции. Охранники снаружи, а иногда и кто-то из горожан время от времени стреляли по заключенным, показавшимся у окон. Никто из стрелков никогда не получал замечания от тюремного начальства.

Иногда можно было нарушить тоскливую скуку, взяв яблоко, или газету, или маленькое домашнее овсяное печенье из корзинки Безумной Бетси, а потом и поболтать с ней о разных пустяках. Безумная Бетси была крошечной женщиной лет сорока, с печальными голубыми глазами. На самом деле ее звали мисс Ван Лью. Мальчишки, болтавшиеся перед зданием тюрьмы, кричали ей вслед: «Ведьма!», иногда бросали в нее камнями, но это не мешало ей появляться снова и снова, а власти разрешали ей посещать Либби, потому что она всю жизнь прожила в Чёрч-Хилле и своими маленькими подарками помогала усмирять заключенных.

Еще нужно было всеми способами отвлекаться от мрачных мыслей о своем положении. Играть в шашки, обмениваться байками об армейской жизни, учить французский язык или постигать нотную грамоту в одном из тайных классов, организованных самими заключенными. Если у тебя появлялся лишний клочок бумаги, писать заметку для «Либби кроникл» и отдавать ее редактору, который дважды в неделю зачитывал ее перед огромной толпой, набивавшейся в одно из самых больших помещений тюрьмы.

А самое главное, если тебя звали Билли Хазард, нужно было всячески избегать встреч с капралом Клайдом Весси.

Первые несколько недель это удавалось. Весси постоянно находился на первом этаже, продолжая принимать новых пленных и уточнять списки уже поступивших. Но однажды ночью, уже после Рождества, когда, дрожа от холода, Билли лежал бок о бок со своими беспокойными товарищами и пытался заснуть, Весси вдруг появился наверху, подобно призраку.

– Вот ты где, Хазард, – с улыбкой произнес он, поднимая фонарь, который сжимал в руке. – Я как раз собирался найти тебя и сообщить, что меня перевели наверх на ночные дежурства. За них платят вдвое больше, и я наконец смогу уделять тебе то внимание, которого ты заслуживаешь.

Билли кашлянул в кулак – он немного простыл, – после чего ответил:

– Прекрасная новость. Я ценю каждое бесценное мгновение вашего присутствия.

Продолжая сладко улыбаться, Весси перевел взгляд на руку, которой, приподнявшись, Билли слегка опирался о пол, а потом вдруг быстро прошел вперед и пнул по ней тяжелым ботинком:

– Я не потерплю твоих надменных выходок во время своих дежурств. – Он с силой наступил на руку. – Это понятно, сэр?

Билли стиснул зубы, зажмурился. В уголках глаз выступили слезы, а из-под подбитой гвоздями подошвы капрала потекла тонкая струйка крови.

– Ты сукин сын, – прошептал Билли.

К счастью, Весси уже снова заговорил и не расслышал его.

– Что такое? Неужели я вижу, как храбрый янки плачет? Блестяще! Просто блестяще!

Он крутанул ботинком еще два раза, и Билли не смог сдержать приглушенный стон. Когда капрал поднял ногу, он увидел глубокие порезы; в свете фонаря блеснула кровь.

– Ну, мне пора продолжать обход, – весело сказал тюремщик. – Но теперь я смогу часто тебя навещать. Мы будем проводить регулярные уроки смирения, пока ты окончательно не усвоишь своего положения. Ты ниже самого последнего ниггера, Хазард. Спокойной ночи. – И он ушел, напевая какой-то псалом.

Билли несколько раз моргнул, чтобы смахнуть слезы, потом оторвал кусок от своей изношенной рубахи и перевязал рану. Потом дважды чихнул. Никто из лежащих рядом с ним не шевелился, но Билли знал, что они не спят. Он не винил их за то, что они не заступились за него. Он и сам был не уверен, что стал бы терять собственный шанс на выживание ради какого-то другого пленного, настолько невезучего, чтобы навлечь на себя гнев надзирателя.