Революция 1848 года не стала событием мирового масштаба. В этом и заключается их главный парадокс: величайшее европейское революционное движение 1789-1917 гг. имело крайне ограниченное влияние на весь мир; оно не воспринималось в других странах как маяк; в отличие от Французской революции, оно не сформулировало никаких новых универсальных принципов. В 1848 г. континентальная Европа имела меньше и менее плотные постоянные контакты с остальным миром, чем пятьдесят лет назад или пятьдесят лет спустя. Поэтому пути передачи информации были редкими и узкими, главным из которых была эмиграция через Атлантику. Соединенные Штаты с радостью принимали "сорок восьмых" в качестве беженцев, видя в этом подтверждение своего прогрессивного превосходства. Лайош Кошут прибыл туда в конце 1851 года через Османскую империю и был встречен как герой. В 1867 г. император Франц-Иосиф помиловал его, но он до самой смерти оставался в изгнании на севере Италии. Карл Шурц, участник восстания в Пфальце-Бадене в 1849 г., отправился в Америку эмигрантским путем и стал одним из самых влиятельных лидеров новообразованной Республиканской партии, генералом Гражданской войны, сенатором с 1869 г. и министром внутренних дел с 1877 по 1881 гг. Густав фон Струве, несколько менее приспособляемый и успешный, чем Шурц, вел активную военную деятельность как в Южном Бадене, так и в долине Шенандоа, гордясь тем, что принимал участие в двух великих битвах за свободу человечества. Более мелкая революционная рыба, саксонский капельмейстер Рихард Вагнер, вновь появился в Германии только в 1862 году. Трудно судить о том, в какой степени политика лежала в основе растущей эмиграции из Центральной Европы в середине века, но несомненно, что революция вызвала значительную утечку мозгов в более либеральные страны Европы и Нового Света, и что многие эмигранты увезли с собой свои политические идеалы.

В 1848-49 гг. Великобритания и Россия, две державы, находящиеся на противоположных концах Европы и являющиеся ее важнейшими связующими звеньями с другими континентами, были менее вовлечены в революционные события, чем в более раннюю эпоху, когда наследник и исполнитель Французской революции шел со своей огромной армией на Москву. В деспотичной России год прошел спокойно, а в Англии чартистское движение против произвола властей и за защиту сословных прав, достигнув пика в 1842 году, вновь вспыхнуло в 1848-м, но опять не принесло результатов. Однако идеи и язык радикализма не исчезли полностью из отечественной культуры. Нерадикальные течения в обществе радовались превосходству британских институтов.

Самые неспокойные народы двух империй - ирландцы и поляки - по западноевропейским меркам того времени оставались спокойными, но несколько сотен ирландских повстанцев были депортированы в качестве каторжников в колонии. Это дает первое указание на имперские взаимосвязи. Как и в прошлом, Лондон часто использовал мягкий вариант "транспортировки" для устранения смутьянов. Но многие жители колоний устали от того, что их страна используется в качестве свалки каторжников. В 1848-49 гг. в Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке прошли многотысячные демонстрации против судов с каторжниками. Таким образом, хотя британское государство и смогло удержать чартистов и ирландских повстанцев на расстоянии, оно вызвало нежелательную реакцию в других частях империи.

Еще одним связующим звеном между мировой империей и недопущением революции внутри страны были финансы. Власть имущие в Лондоне считали необходимым во что бы то ни стало не увеличивать налоговое бремя на средние слои населения. Повышение налогов в колониях (как в 1848 г. на Цейлоне/Шри-Ланке) чревато привычными для Европы протестами, которые можно было подавить только с помощью репрессий. В тех случаях, когда колониальное государство сокращало свой персонал, как это произошло в Канаде, поселенцы, очевидно, могли заполнить образовавшуюся брешь. И одна из причин аннексии Пенджаба в 1848-49 гг. заключалась в том, что это умиротворит неспокойную границу и позволит снизить расходы на оборону. Даже если искры европейских революций не долетали до имперской периферии Британии, противники империи успокаивались, когда новости в конце концов доходили из Европы (это был век до появления телеграфной связи), а риторика французских революционеров находила отклик на Цейлоне, среди франко-канадцев и в радикальных кругах Сиднея. Несмотря на такие связи, имперские конфликты не переросли в 1848-49 гг. в политические взрывы. Тем не менее после революций произошло нечто похожее на обострение политических противоречий. Колониальные представительные собрания получили большую свободу действий, в то же время губернаторы усилили контроль над решающей сферой - финансами. Символические уступки шли рука об руку с ужесточением контроля над рычагами власти.

Тайпинская революция

Нет никаких оснований полагать, что тайпинские повстанцы в Китае хоть что-то слышали о революции 48-го года в Европе. Если в середине XIX в. в Европе не было китайских наблюдателей, которые могли бы сообщать о политических событиях, то европейские консулы, миссионеры и купцы, проживавшие в Гонконге, а также в портовых городах, открытых в 1842 г. по Нанкинскому договору, находились в относительной близости от событий, когда в 1850 г. разразилась тайпинская революция. Однако они мало что узнали. Первые сообщения, еще основанные исключительно на слухах, относятся к августу 1850 г., когда движение только зарождалось в отдаленной провинции Гуанси. Только в 1854 г. интерес Запада к тайпинам возрос, после чего о них не было слышно еще четыре года, а мимолетные контакты с ними были установлены только в 1858 г., во время Второй опиумной войны. После 1860 г., когда движение уже шло на спад и боролось за выживание, контакты и сообщения наконец-то стали множиться. Итак, руководители самого крупного восстания современности ничего не знали о революциях в Европе, а европейцы были в неведении о масштабах событий в Китае, поэтому любое прямое взаимодействие можно исключить. Некоторые западные наемники воевали на стороне тайпинов, но были ли среди них "сорок восьмые", неизвестно. В середине века ничто не связывало ментальные миры европейских и китайских революционеров, и все же оба они должны занять свое место в глобальной истории XIX века.

Что же представляло собой восстание тайпинов? Построив альтернативное государство и практически уничтожив старую социальную элиту в некоторых провинциях, оно было по меньшей мере столь же революционным, как и революция 1848 г., ввергнув Китай в гражданскую войну почти на пятнадцать лет.Харизматичный основатель движения Хун Сюцюань был сыном крестьянина с крайнего юга Китая. После неудачного экзамена в родной провинции у него начался личностный кризис, и он пережил видения, которые, благодаря чтению христианских текстов (на китайском языке), привели его к отходу от китайских традиций. В 1847 г. он обратился к американским проповедникам-возрожденцам в Кантоне, и из всего, что узнал, сделал