Коробка пудры просыпалась на ковер.

Мадам Дюкло, усталая и побледневшая, стояла в одной рубашке среди платьев, цветов и кружев и улыбалась.

Вот он — ее первый день в Париже. Вот он — первый день ее жизни, а впереди еще много дней. Таких же веселых…

Она легла, потушила свет.

Ставни были закрыты, шторы плотно задернуты, и луна никак не могла пробраться к ней. Без луны лучше, спокойнее. Она погладила свой стриженый затылок. И волосы не мешают. Как хорошо, как легко. Как все теперь легко и хорошо.

Стало тихо-тихо. Из темноты медленно выплыло молодое лицо с большими, зеленоватыми, влажными глазами.

«На кого он похож? Ах да. На Лидочку Петровскую. Она совсем так же дергала плечом».

Зеленоватые глаза пристально смотрели на нее. В горле опять защекотало от жажды.

— Пить, пожалуйста, — прошептала она, засыпая.

На подносе вместе с утренним кофе лежало письмо. Писал брат мсье Дюкло, кузен Жак: «Надеюсь, дорогая кузина, что хоть на этот раз согласитесь приехать к нам. Сейчас у нас чудесно. Цветут розы. Наша маленькая Жанна, если Вы еще помните ее, стала невестой. Ее жених…»

Мадам Дюкло представила себе кузена Жака, большого, шумного, и Терезу, его добродушную, завитую, как болонка, жену. Они приезжали в Париж еще при жизни мсье Дюкло и никак не могли усидеть дома. Им все надо было на бульвары, в рестораны, в театры.

А Жанна уже невеста, маленькая плакса Жанна. «Ждем непременно. Напишите, когда Вас встречать».

«Непременно» было подчеркнуто.

Цветут розы, и Жанна невеста. Мадам Дюкло улыбнулась, отложила письмо и налила себе кофе.

Цветут розы. Белые, красные, желтые кусты, и над ними кружатся бабочки.

Как давно она не была в деревенском саду. В последний раз еще институткой, в теткином имении.

…Над прудом низко сгибались ивы. В пруду плавали большие круглоглазые караси. Березы поднимались к небу, как белые свечи. Утром трава была мокрая от росы; как весело и холодно было бегать по ней босиком….

Она размешала сахар в чашке. В Париже скоро станет жарко. Почему бы и не поехать к ним в Нормандию. В сущности, они милые.

Поехать — это значит бегать по магазинам и покупать, покупать, покупать. Полотняные платья, соломенные шляпы, чемоданы, сундук.

Мысль о черном лакированном сундуке-шкафе заставила ее решиться. Такой поместительный, с вешалками и отделениями для туфель.

Если не ехать, нельзя будет его купить.

Она встала с постели, написала ответ. В субботу она уже будет в Нормандии.

Всего пять дней осталось. Надо спешить. И позвонила:

— Скорей ванну и одеваться.

Вечером, возвращаясь, она снова встретила на лестнице молодого человека в серой шляпе. Теперь она разглядела его.

Высокий, одет в потертый синий костюм и совсем молодой.

Она прошла очень близко, хотя лестница и была широкая. Хвост ее чернобурой лисицы задел его по плечу. Его светлые ресницы вздрогнули. Кажется, он покраснел. Зеленоватые глаза все так же пристально смотрели на нее.

Она дошла до двери, чувствуя на себе его взгляд, и незаметно обернулась.

Что ему надо? Чего он так смотрит? Он стоял все на той же ступеньке. Ничего особенного не было в выражении его лица и в том, как он смотрел на нее снизу вверх, немного закинув голову. Но сердце ее вдруг тревожно застучало. Она быстро отперла и захлопнула за собою дверь.

В прихожей было прохладно и пусто. Она села в кресло, сняла шляпу.

— Я устала, — прошептала она, закрывая глаза. — Эти магазины так утомляют.

Но сердце билось тревожно и радостно, как от предчувствия какого-то огромного, томительного счастья.

Кажется, все куплено. Да, все. И билет взят.

Мадам Дюкло вошла в кондитерскую на рю де Риволи и села за стол, стараясь казаться спокойной и самоуверенной.

Как много нарядных женщин. Но она не хуже, она, может быть, даже лучше большинства из них. Глупо робеть.

Она поправила белый цветок на плече.

На нее смотрят. И пусть. Ей это только приятно.

Барышня в кружевном передничке принесла ей чай.

У большинства женщин спутники такие же веселые, такие же нарядные, как они.

Но раз у нее нет спутника, можно его вообразить. Она сняла перчатки и, наклонив голову, налила себе чай.

— Два куска сахару, — тихо говорит она воображаемому спутнику, сидящему за ее столом. — Побольше воды. Нет, сливок не надо. — Она улыбается ему, размешивая чай. — Я завтра утром уезжаю в Нормандию.

И он, ее воображаемый спутник, спрашивает:

— Вы любите путешествовать?

— Очень. Хотя я семнадцать лет не выезжала из Парижа. Ах, не смейтесь, пожалуйста. Я правда очень люблю путешествовать. Хотите, я расскажу вам про Петербург…

Она возвращалась в такси. Знакомые улицы, знакомые фонари. Стало немного грустно. Завтра она уезжает. Правда, через месяц она вернется. Но все-таки…

Она медленно вошла в дом, в котором прожила столько лет, нежно положила руку на перила.

Дубовая лестница, натертая воском, блестела холодным блеском. Красный ковер чопорно покрывал ступени. Электрические лампы в виде декадентских лилий были уже зажжены, хотя солнце еще ударяло в большие пестрые окна.

Наверху хлопнула дверь. Колени ее сразу ослабели, но она продолжала подниматься. Только сердце испуганно застучало. Это был он. Он медленно спускался, так же медленно, как она поднималась. На площадке она остановилась. Он тоже остановился. В голубоватом, неверном освещении лицо его казалось бледным и печальным.

«Что я тут делаю? — смутно подумала она. — Надо открыть дверь».

Он смотрел на нее не отрываясь. Губы его шевелились, словно он что-то хотел сказать.

Она стала рыться в сумочке, но пальцы дрожали и не могли схватить ключ. Тогда она протянула руку и, будто ища спасения, нажала кнопку звонка. Дверь сейчас же открылась. Она вошла, опустив голову, не смея обернуться. Похожая на лошадь горничная сняла с нее пальто.

— Мадам, принесли сундук.

— Сундук? — Мадам Дюкло провела рукой по лбу.

«Почему он так смотрит? Что он хотел ей сказать?»

— Сундук? Ах да, конечно. Пойдемте, помогите мне уложиться, Амели.

На вокзал выехали встречать кузен Жак с женой.

Дамы поцеловались. Кузен Жак тряс ее руки:

— Я прямо глазам не верю. Неужели это вы? Совсем другая.

Тереза вздохнула:

— Какая вы молодая. Вот что значит не иметь детей. И я…. Ведь я только на три года старше вас.

— О, дорогая Тереза. Вы отлично выглядите.

В автомобиле они снова поцеловались.

— Я так рада, Мари. Столько лет ждали.

Тереза была круглой и красной, ее жидкие волосы были гладко зализаны.

— Вы совсем модная, Мари. А мне нельзя. Ведь у меня дочь-невеста. В провинции так строго…

Мадам Дюкло смотрела на желтеющие