евнух Багой, первый советник Царя царей и главнокомандующий его армии: как и все подобные ему несчастливцы, жирный человек с писклявым голосом. Евнух сей отличался вороватыми манерами и энергично жестикулировал, когда говорил.

По рождению этот Багой был египтянином, так, во всяком случае, я слышала и, впервые взглянув на него, убедилась в этом сама. Тонкие черты лица, большие глаза, гордая посадка головы — все говорило о том, что он являлся наследником благородной древней крови; во внешности этого человека было много общего с ликами статуй предков, которые я видела изъятыми из самых ранних гробниц тех времен, когда традиция бальзамировать умерших еще не распространилась в Египте.

Я рассудила, что вряд ли египтянин желал увидеть храм Исиды и ее жрецов опозоренными и уничтоженными. Быть может, Багой и не поклонялся Птаху, или Апису, или другим богам, но все рожденные на берегах Нила почитали Мать Исиду, Небесную Царицу, и преклонялись перед ее всевластием. Это была особенная религия, передаваемая от предков к потомкам на протяжении сотни поколений: куда бы судьба ни заносила ее приверженцев, на каких бы алтарях ни воскуряли они фимиам, эти люди просто не могли забыть Исиду, ибо сие было у них в крови. Однако наверняка я знать не могла: Багой, как говорили, был коварным малым, погрязшим в убийствах, человеком, который от своих преступлений пожал богатый урожай. А подобный тип, помышляющий лишь о часе своего триумфа, мог забыть даже Исиду и не убояться ее гнева.

Артаксеркс Ох — с усталыми глазами на жестоком лице и взглядом гордым, однако полным потаенных страхов, извечных спутников убийц, которые знают, что настанет день, когда и они сами несомненно будут убиты, — стоял передо мной. Я поднялась со своего кресла, низко поклонилась Царю царей и... — знал бы он только — из-под своего покрывала швырнула ему проклятие Исиды.

— Это что такое? — указав на меня своим скипетром, по-гречески спросил Ох хриплым голосом у своего спутника, который на пиру явно воздал должное хмельному. — Не одно ли из тех забинтованных тел, что мы выкапываем из гробниц и используем как дрова, зажаривая на обед бога Аписа вместе с его почитателями? Хотя нет, взгляните: оно двигается и говорит и, похоже, обладает фигурой женщины. Багой, сорви покрывало и раздень-ка это нечто донага, дабы мы убедились, впрямь ли это женщина, а если так, то какой от нее может быть прок.

Когда я, Айша, услышала это, ко мне тотчас вернулось все мое мужество, как это бывало всякий раз, когда беда хватала меня за горло. Мгновенно в голове созрел план, совсем простой.

Как только Багой приблизится ко мне настолько, чтобы коснуться пальцем, я выхвачу нож, висящий у меня на поясе, — кривой, острый как бритва арабский нож, принадлежавший прежде моему отцу, — молнией метнусь мимо евнуха и нанесу удар в сердце самому Царю царей, дабы тот предстал перед судом Исиды. Затем, коли останется время, я проделаю то же самое и с Багоем, а потом, если получится, убью себя. Лучше умереть, чем быть опозоренной перед варварами.

Я не проронила ни слова, и лицо мое было скрыто, однако думаю, что из души моей вылетел некий сигнал, предупредивший этих двоих об опасности. А может, то был мой дух-охранитель. Во всяком случае, Багой опустился на колени, и лоб его коснулся пола.

— О Царь царей, — проговорил он, — молю тебя не приказывать рабу своему совершить это деяние. Ибо госпожа сия — Пророчица Исиды, Царицы всех богов, Царицы Небесной и Земной, и касаться ее неосвященной рукой есть святотатство, сулящее смерть в этом мире, а в грядущем — муку вечную.

Ох грубо рассмеялся, затем обернулся и спросил:

— А что скажешь ты, Ментор? Ведь ты грек и знаешь о египетских богах не более моего. Разве есть причина, по которой мы не можем раздеть эту закутанную жрицу и узреть, какова она под этими покровами?

Ментор потер лоб и ответил:

— Ты спросил, о Царь царей, и пришла мне на ум одна история. Помнишь ли Теннеса, царя сидонцев? В свое время он принял эту самую жрицу в качестве подарка от Нектанеба и тоже пожелал... взглянуть на ее наготу. Так вот, Теннес очень плохо кончил, как и Нектанеб, подаривший, так сказать, ему эту жрицу. Поэтому, о Царь царей, будь я на твоем месте, я бы лучше благоразумно оставил жрицу под своим покрывалом, поскольку, кто знает, может, под ним прячется всего-навсего старая карга. Об Исиде я знаю немногое — лишь то, что богиня эта могущественная, и едва ли стоит рисковать, бросая дерзкие взгляды на сморщенную плоть дряхлой старухи. Кто их разберет, этих египтян, о Царь царей, но я здесь в последнее время столько всего насмотрелся, что понял: не стоит понапрасну гневить Небеса и призывать на свою голову проклятия.

Так говорил Ментор, в грубоватой солдатской манере, исполненной, однако, греческого хитроумия, и персидский царь, как будто враз протрезвевший, внимательно слушал его.

— Кажется, припоминаю, — сказал Ох. — Эта самая жрица хорошо послужила мне там, в Сидоне, дав финикийской собаке Теннесу совет, погубивший его. По крайней мере, такие ходят слухи. Нет, разумеется, я победил не по милости какой-то там египетской богини, на которую мне плевать! — И он плюнул на статую Исиды, отчего, заметила я, Багой содрогнулся. — И я вовсе не боюсь гнева Исиды, как вы, глупцы. Но раз уж жрица сия, по умыслу или воле случая, сослужила мне в Сидоне добрую службу, пусть остается под своим покрывалом. Я также повелеваю: этот храм, на мой взгляд весьма красивый, не должен быть предан огню или разорению, а те, кто служит в нем, могут продолжать пребывать там и отправлять свои сумасбродные богослужения, если им угодно, при условии, что они останутся внутри его стен и не попытаются будоражить народ уличными шествиями. В знак этого простираю я свой скипетр! — И Ох вытянул в мою сторону жезл с головкой из слоновой кости.

Багой шепнул мне, что я должна коснуться жезла, и я, выпростав руку, сделала, как он велел. И уже в следующее мгновение спохватилась: было бы разумнее взяться за жезл под покрывалом.

Тотчас Ох заметил красоту протянутой руки и со смехом воскликнул:

— Клянусь священным Огнем! Ручка-то отнюдь не дряхлой старухи, как тут нашептывали мне вы, трусливые рабы, а скорее принадлежит той, что еще молода и красива. Разгляди я сие мгновением