горькое разочарование, они должны стремиться тянуть души других к высоким вершинам, на которых стоят сами? И среди всех грехов нашего презренного состояния есть ли нечто более черное, нежели столкнуть какую-то душу, с великим трудом пробивающуюся к чистоте и добру, в зияющие глубины зла?

Такими были в те дни мои мысли о Калликрате, единственном в мире человеке, чьи губы коснулись моих. С печальным удивлением думала я и о том, как странно, что я, к чьим ногам мужчины падали десятками, я, красивейшая и самая ученая из женщин, оказалась отвергнутой. Ну надо же, Калликрат предпочел мне другую, которая, хоть и была тоже красивой и отважной сердцем, все же светила меньшим светом и выглядела как бледная луна в сравнении с великолепным сиянием солнца.

Конечно, теперь, когда все было кончено, как я искренне верила, и когда от тех безрассудных страстей в душе не осталось ничего, кроме щепотки пепла, я лишь улыбалась, вспоминая о них. Но улыбалась я грустно, поскольку была одинока здесь и желанный пир любви, который для женщины дороже всех других пиров, накрывала кубками поражения и стыда ухмыляющаяся плутовка Судьба. Однако меня она все-таки оделила щедро, и причин роптать не было, ибо какое отношение имела я, Дочь Мудрости, обрекшая себя на вечную славу, к вопросам грубой человеческой плоти?

О, я была даже рада покончить с сероглазым Калликратом, который так отважно и умело управлялся с мечом, однако в час, когда им овладело раскаяние, смог также и молиться наравне с лучшими жрецами. Теперь, по крайней мере, я вновь стала хозяйкой собственной души и долгих часов досуга, чтобы придать ей богоподобный вид, и в те дни священного миросозерцания воистину ее крылья бились о прутья клетки, изо всех сил стараясь вырваться на свободу. О, если бы крылья те сломали прутья! Но Судьба сотворила клетку слишком крепкой.

Наконец пришли новости, ведь у Исиды по-прежнему оставались глаза и уши в Египте, и все, что они видели или слышали, я тоже узнавала, — так вот, я получила известия о том, что Ох, затосковав в своем персидском дворце, решил снова испить вод Нила. А может, он захотел проверить, как управляет Египтом его сатрап Сабако, который в последнее время стал присылать из той земли слишком мало дани.

И вот Царь царей во всем восточном великолепии прибыл в Мемфис и поселился в своей резиденции в двух полетах стрелы от храма, где обитала я. Люди встречали его ликованием; с горечью смотрела я на горожан, украшавших себя и улицы цветами, выстилавших землю пальмовыми ветвями, чтобы ноги перса ступали по ним, и размахивающих знаменами на высоких пилонах величественных зданий, — то были рабы, приветствующие своего мучителя и тирана и маскирующие улыбками ужас, овладевший их сердцами. Он пришел, и прокатился праздник по всему великому городу, словно сам Осирис вернулся на землю, сопровождаемый свитой из иных богов, поменьше рангом.

Лишь в храме Исиды не ощущалось праздника. Его стылые древние ступени не устилали пальмовые ветви, не горели праздничные костры во внутренних дворах, и не теплились фонарики в окнах. Да, я, Айша, сама не стала преклонять колено перед Ваалом или жертвовать Молоху и слугам своим запретила делать это, хотя некоторые из них глядели на меня косо, вопрошая: «Кто защитит нас, пренебрегших приказом Царя царей, от его гнева?»

— Нас защитит богиня, — ответила я. — А если не она, то это сделаю я. — И отправила служителей Исиды исполнять свои обязанности.

На вторую ночь после прибытия Оха в Мемфис ко мне явился Багой, но я велела, чтобы он вошел один, оставив за воротами пышную толпу сопровождавших его слуг. И вот евнух вновь появился в зале — ослепительный в прекрасных шелках, расшитых золотом и драгоценными камнями. Где он в прошлый раз оставил меня, там же я его и встретила, сидя под покрывалом на троне перед алебастровой статуей Исиды.

— Приветствую тебя, о Багой! Как дела твои? Защитил ли от бед амулет силы, что я дала тебе?

— О Пророчица, амулет защитил меня, и не только, — ответил Багой с поклоном. — Он вознес меня так, что ныне, за исключением Царя царей, моя голова, пожалуй, августейшая из августейших, — добавил евнух, и горький сарказм звучал в каждом его слове. — Я теперь велик и могуществен. Я дарую жизнь и приговариваю к смерти. Я возношу и низвергаю, сатрапы и советники пресмыкаются у ног моих, полководцы молят о покровительстве, меня осыпают золотом. О да, я даже мог бы построить дом из золота, если бы захотел. Мне больше нечего желать под солнцем.

— За исключением некоторых вещей, которых, благодаря жестокости Царя царей или тех, кто правил до него, тебе вовеки не обрести. Например, детей, чтобы они унаследовали твою славу и золото, Багой, хотя в окружении твоем нет недостатка в молодых женщинах, которые могли бы стать матерями.

Когда евнух услышал это, его лицо, которое с последней нашей встречи заметно похудело и стало еще более неприятным, вдруг скривилось, и в нем появилось что-то дьявольское.

— Пророчица, — прошипел он, — зачем ты сыплешь мне соль на зияющую рану?

— Возможно, чтобы тем самым очистить ее, Багой.

— Так или иначе, слова твои справедливы, — продолжил он, решив не углубляться в эту тему. — Все это великолепие, богатство и власть я с радостью отдал бы, чтобы стать таким, как предки мои, скромные владельцы клочка земли между Фивами и островом Филы. Там жили они на протяжении многих поколений вместе со своими женщинами и детьми. Но где, скажи, мои женщины и дети? Увы, я лишен этого по милости персов. Там, на западе Египта, в скале есть гробница, а в ней — молельня, в которой возвышается над надгробиями статуя того, кто построил ее. Этот человек жил почти четырнадцать веков назад, еще при фараоне Яхмосе, и помог тому отвоевать Египет у гиксосов, захвативших страну, как нынче персы. Он был одним из доблестных военачальников, и фараон после победы даровал ему тот участок земли в награду за доблестную службу.

Тут Багой помедлил, явно взволнованный собственным рассказом, а затем продолжил:

— Из века в век, Пророчица, потомки славного воина, соблюдая старинный обычай, делали в назначенный день подношения этой статуе, ибо в ней, согласно нашей вере, обитает ка человека, чье лицо и тело она увековечивает. Они возлагали золотую корону Осириса на ее голову, оборачивали золотую цепь вокруг