— Ну, садись, милая, — поет Джейнифер Пирс, сбрасывая с софы ноги и шурша шелковыми юбками.

Она внимательно оглядывает Конфетку с головы до ног, похлопывая рукой по софе рядом с собою.

— Видишь, я тебе освободила уже согретое местечко.

— Спасибо, я постою, — отнекивается Конфетка, которой нестерпима даже мысль о похабных шуточках, неизбежных, если она признается, что у нее все болит и сесть ей не под силу.

— Хочешь получше рассмотреть перемены, которые мы тут произвели? — спрашивает Джейнифер Пирс, снова укладываясь на софу.

Конфетке уже совершенно ясно, что Джейнифер из звездной бляди заведения миссис Кастауэй выдвинулась в бандерши. Все в ней говорит о том, что она здесь в роли Мадам — от замысловатого наряда, который, похоже, меньше чем за час с себя не снимешь, до расслабленно-высокомерного тона. Пожалуй, всего красноречивее ее руки — пальцы выглядят колючими от колец, усыпанных камнями. Пусть порнографы описывают пенис, как меч, посох или дубинку, но нет ничего страшнее для мужчины, чем острые драгоценности на руках, от вида которых сразу съеживается его плоть.

— Могу я поговорить с Эми? — спрашивает Конфетка. Мисс Пирс сплетает пальцы, тихонько звякнув кольцами:

— Увы, как и миссис Кастауэй, она тоже больше не с нами.

Но увидев выражение Конфеткиного лица, поспешно исправляет ошибку:

— Нет, дорогая, я не хотела сказать, что ее с нами нет в том же смысле, как нет миссис Кастауэй; она просто перешла на другое место.

Амелии смешно — она гнусаво и отвратительно ржет.

— Как ни излагай это, Джен, все равно похоже на смерть. Джейнифер Пирс чуть надувает губы, мягко одергивая приятельницу, и поясняет:

— Эми пришло в голову, что наш дом становится слишком… специализированным, что ли, для ее талантов. Поэтому она нашла применение своим талантам в другом месте. Забыла, как называется…(Джейнифер вздыхает). Теперь так много домов, что просто невозможно запомнить.

Неожиданно ее лицо становится жестким, и она подается вперед — под перешептывание своих многочисленных юбок:

— Буду откровенна с тобой, Конфетка. Из-за того, что ушла Эми, а я больше не работаю, как говорится, у станка, нам не хватает двух девушек. Девушек, которым нравится выдавать мужчинам заслуженное наказание. Я не думаю, чтоб ты присматривала себе новый дом?

— У меня есть дом, спасибо, — спокойно отвечает Конфетка. — Я пришла сюда… спросить про мою м… про миссис Кастауэй. Как она умерла?

Джейнифер Пирс принимает прежнюю позу и прикрывает глаза.

— Во сне, дорогая.

Конфетка ожидает продолжения, но это все. Амелия Крозье берет свою сигарету с пепельницы, но, рассудив, что оставшийся окурок не элегантен, роняет его в полый ствол консоли. В комнате такая тишина, что слышно, как бумажный окурок ударился о металлическое дно.

— Она… ничего не просила передать мне? Письмо, что-нибудь на словах?

— Нет, — небрежно говорит Джейнифер Пирс, — ничего.

Опять тишина. Амелия достает из внутреннего кармашка жилетки серебряный портсигар, задевая элегантным запястьем выпуклость груди под жилетом.

— А… что было йотом? — спрашивает Конфетка. — То есть, что было, когда ее обнаружили?

Глаза Джейнифер Пирс тускнеют, будто ее расспрашивают о событиях, которые случились до того, как она родилась, или даже до начала письменной эры.

— Ее забрали люди из похоронного бюро, — неопределенно отвечает она, — так ведь, любовь моя?

— По-моему, да, — подтверждает Амелия, поднося спичку к новой сигарете. — Похоронное бюро Рукса, Брукса — что-то в этом роде…

Конфетка переводит взгляд с одного лица на другое и понимает, что дальнейшие расспросы бесполезны.

— Мне пора, — говорит она, сжимая в пальцах сумочку с грузом медицинской отравы.

— Как жалко, что не смогли ничем тебе помочь, — говорит Мадам с сонными глазами (в очередном издании «Нового лондонского жуира» ее обязательно представят как мадам Пирс). — И замолви словечко за наше заведение, если будешь разговаривать с девушками, которые хотят сменить место работы.

Всю дорогу до Риджент-Серкс Конфетка напоминает себе, что нужно сделать. Самое главное — нельзя уехать из города, не купив новые башмаки, глобус и прочее, чтобы убедить Уильяма, что она с пользой провела день. В то же время, мысль о том, что она заходит в магазин и обсуждает с продавцом форму своей ноги, кажется настолько же фантастичной, как прыжок через Луну. Она смотрит на вывески и рекламные щиты, изредка задерживается у витрин, пытаясь сообразить, каким образом изготовитель венецианского стекла, или профессор музыки, или врач — специалист по волосам, поможет ей вернуться домой с покупками.

Прохожие постоянно задевают ее, стараются обойти, делая вид, будто едва не столкнулись, восклицают: «Ах, извините!» — хотя явно имеют в виду другое: «Ты что, не можешь решить, заходишь ты в этот канцелярский магазин, или нет?!» Глаза Конфетки полны слез: она рассчитывала воспользоваться туалетом у миссис Кастауэй, а теперь чуть не лопается от переполненности мочевого пузыря.

— Да смотрите же вы под ноги-то! — укоряет толстая старуха, тоже в трауре, который, однако, ее раздражает. Немного похожа на миссис Кастауэй. Немного…

Конфетка останавливается у магазина, где торгуют дорожными принадлежностями. На витрине выставлен чемодан; невидимые проволочки держат его раскрытым, демонстрируя роскошно простеганное нутро. А внутри, наподобие гигантской жемчужины, подсказывая, что обладание таким великолепным чемоданом делает доступным весь мир, помещается… глобус. Все, что надо — это зайти в магазин и спросить, не продадут ли глобус; они же легко могут купить себе другой — за небольшую часть денег, которые она готова заплатить за этот; все дело займет пять минут, или пять секунд, если они скажут: «Нет». Она сжимает кулаки и выставляет вперед подбородок, но подошвы будто приклеились к тротуару — бесполезно. Она идет дальше.

На Оксфорд-стрит она выходит как раз в ту минуту, когда омнибус в сторону Бэйсуотера трогается с места. Даже если бы она решилась предложить зевакам на площади Риджент странное зрелище: женщина в трауре несется за омнибусом — бежать она не может; из-за боли. Надо было купить глобус; и уж — во всяком случае — зачем торчала она, как идиотка, у витрин импортеров сигар или придворных портных. Сегодня все будет неправильно; сегодня она обречена принимать одно неверное решение за другим. Что она сделала после выхода из Рэкхэмова дома? Ничего, только лекарства купила в аптеке, и то — слишком поздно на них надеяться, слишком поздно. А пока ее нет дома, Уильям начнет сходить с ума от подозрительности, он обыщет ее комнату и найдет дневники Агнес… О Господи, и роман тоже! Вот в эту минуту Уильям, вероятно, сидит на ее кровати и, скрежеща зубами от бешенства, читает рукопись — сотню страниц, написанных той же рукой, что пишет тактичные ответы его деловым партнерам, но только здесь она описывает отчаянные мольбы обреченных мужчин, звучащие тогда, когда мстительная шлюха по имени Конфетка готовится отрезать им яйца.