его совершенно не интересуют. Потому-то его и прозвали… – он растерянно улыбнулся, – дьяволом.

Мне хотелось расхохотаться, но ситуация не позволяла.

– Да, мне говорили, что некоторым умникам удается заключить сделку с Сатаной. Обдумав все за и против, они подписывают договор с ним, так же как вы, к примеру, проворачиваете делишки с антверпенскими ростовщиками. Скажем: «Крайне заинтересованный господин такой-то обязуется с большими процентами вернуть выданную ссуду в двадцать тысяч фунтов к Духову дню тысяча пятьсот сорок второго года» – раз, и денежки в кармане. Или: «Продаю душу за оговоренные услуги» – получите и распишитесь. Кромвель, по-видимому, решился на такое… и существует так много признаков…

Он понял намек. Вся обманчивая игривость исчезла с его лица.

– Мой дорогой, приятель, да что с вами…

– Екатерина! – воскликнул Суррей.

Казалось, он вышел из транса.

Увидев, что мы увлечены разговором, Екатерина подошла к нам и игриво похлопала кузена по плечу.

– Пора уже занимать места, – укоризненно сказала она ему, – иначе вы ничего не увидите.

Ее весьма своевременное появление спасло нас от углубления в опасную тему. Она с усмешкой глянула на Генри. Он приходился ей двоюродным братом, но наследственные черты явно достались им от разных предков. Стройный Суррей был блондином. А малорослая пухленькая Екатерина – яркой шатенкой. Их роднила разве что светлая кожа.

Я предложил ей руку, мы выбрали места и приготовились слушать произведения для язычкового духового инструмента, написанные молодым сочинителем из Корнуолла.

Приземистый и смуглый, он и вправду выглядел как типичный корнуоллец. Его волшебные мелодии западали в память, они не походили ни на что слышанное мной раньше и навевали воспоминания о безвозвратно ушедшей юности, об утраченной кротости, нежности.

После выступления я поговорил с ним. Сначала я с трудом понимал музыканта из-за странного произношения – оказалось, мать говорила с ним исключительно по-корнийски. Я похвалил его игру и спросил, откуда он черпает вдохновение.

– В народной музыке, ваша милость, – ответил он. – Похожие мелодии популярны в Бретани. Мы с отцом частенько бывали там, и пока он занимался своим делом, я занимался своим.

– А кто ваш отец?

– Рыбак, ваша милость.

– А вы?

– Меня интересует музыка.

– И только?

– Да. Я музыкант.

– А кто же продолжит дело вашего отца?

– Возможно, сын какого-нибудь скрипача полюбит море, – сказал он, пожав плечами.

Как просто. Высказанная им идея звучала очень свежо и логично. Вот истинный сын нового просвещенного века! Неужели и к нему Суррей отнесся бы с презрением? Мне позиция музыканта очень понравилась!

Зачастую после окончания концертов мы с Екатериной прогуливались по садам архиепископского дворца, любуясь пасторальными видами. Эти уединенные места раскинулись выше по течению, в самом Ламбете, а напротив него на другом берегу реки темнели громады Вестминстерского аббатства и дворца. Ламбет с его тихими тропами, аллеями, дорожками, вымощенными округлым булыжником и поблекшими кирпичами, располагал к тому, чтобы сбросить обувь и плащ и воскликнуть: «Да, друзья, мы, конечно, обсудим вопрос о церковных налогах… но сначала давайте посидим на травке, выпьем немного вина!» Все на свете, даже государственные дела казались здесь не важнее приятельских разговоров. И потому все представлялось возможным.

Мы с Екатериной частенько останавливались у реки на ступенях большой пристани. Ее освещала дюжина светильников, дабы кто-нибудь неосторожный не поскользнулся на влажных каменных плитах. От причальных тумб тянулись канаты к спящим у пристани величественным баркасам, задравшим носы с позолоченными резными гербами. Суда спокойно покачивались на волнах в ожидании благородных владельцев, чтобы развезти их по особнякам Стрэнда.

Лодочники могли подслушать наши разговоры, поэтому, продолжая прогулку, мы обычно немного удалялись от пристани. Вдоль берега тянулась наша любимая дорожка, выложенная кирпичом. Мы шли по ней до конца, слушая тихий плеск волн. Ламбет, древний и вместе с тем такой уютный, был неотразимо прекрасен в мае. Думалось, перед нами открыты двери в рай. И в этом раю рядом со мной моя жена…

Я обнял ее за плечи и привлек к себе.

– Ожидание становится невыносимым, – пробормотал я.

Хмельной вечер породил предчувствие того наслаждения, что ожидало меня ежедневно после того, как начнется моя новая супружеская жизнь.

– Нет нужды откладывать то, чего мы оба жаждем.

Пылко кивнув, она прильнула ко мне.

– И мы легко достигнем желанного союза, – громко произнес я, словно стараясь убедить самого себя. – Перед Господом Анна так и не стала моей женой.

– А по мнению Кромвеля, однако, она принадлежит вашей милости душой и телом, – переливчатым звонким голоском заметила Екатерина.

Кромвель в этом уверен? Ох, что же с ним делать…

– Кромвелю придется смириться с разочарованием, – вяло признал я.

– Ну, раз он так ловко устроил столь неудачный брак, пусть теперь сам ломает голову, как исправить положение, – игриво предложила она. – Ведь когда ребенок напроказничал, матушка заставляет его убрать за собой. Если я плохо вышивала, то герцогиня всегда заставляла меня переделывать работу.

Моей возлюбленной Екатерине, внучке знатного рода, приходилось рукодельничать, как простой служанке!

– Наверное, вас изрядно утомляло вышивание?

– Увы, да. Зато я научилась делать аккуратные стежки. Хотя поначалу получалось неряшливо и некрасиво.

– Но вы тогда были маленькой.

– Не младше, чем леди Елизавета. А ведь она уже отлично управляется с иголкой и прекрасно вышивает, так ровненько!

Елизавета… Какое мне дело до того, что делает Елизавета?

– Да, давайте-ка предоставим Кромвелю с его талантами решить эту задачу, – с усмешкой согласился я. – Ему придется распустить затейливо сплетенный им узор.

– Он поймал вас в клетку, – рассмеялась она. – Пусть теперь сам и освобождает.

– Мне не нужна свобода, птичка моя, я хочу остаться в золотой клетке с вами.

Ее рука взлетела и ласково коснулась моей щеки. Мерцающие вдали факелы лодочников озарили призрачным светом ее лицо с левой стороны… И оно превратилось в загадочную полумаску.

– Вы прекрасны и таинственны, как серебристая луна, – проворковал я, склоняясь и целуя ее.

Она ответила мне пылким, жадным и сладким поцелуем. Я затрепетал, вздрогнул, охваченный мощным желанием.

– Нет-нет… – с жаром прошептала она. – Милорд!

Мне стало стыдно. Я испугал ее, поставив под удар ее невинность.

– Простите меня, – задыхаясь, прошептал я, подавляя разыгравшуюся страсть.

Она поплотнее запахнула плащ. Господи Иисусе, как же я посмел?..

Екатерина заплакала.

– Я не хотел обидеть вас. Но все это так… противоестественно.

В тот момент я почувствовал это со всей остротой.

– Нам необходимо обвенчаться немедленно. Довольно ждать. Сколько же можно бродить по берегам Темзы, сгорая от желания? – риторически спросил я, чувствуя, что меня возбуждает даже плеск речной воды. – Завтра же поговорю с Кромвелем.

Она по-прежнему вздрагивала, пряча лицо под капюшоном.

– Успокойтесь, – мягко сказал я.