«как и все, всегда хотела создать своего атаманчика разбойников, ибо предводитель разбойников, который вывез на своих плечах столько романов и драм во времена Империи, во время Реставрации и вплоть до времен романтической литературы, всегда всех занимал, и всегда главный интерес сосредоточивался на этой страшной и таинственной личности. Это наивно, но это так. Будет ли он страшен, как у Байрона, или, как у Купера, достоин Монтионовской премии за добродетель, достаточно, чтобы этот герой отчаяния законно заслуживал бы веревки или каторги, для того, чтобы всякий добродетельный читатель начинал обожать его с первой же страницы и горячо желать успеха всем его предприятиям. Почему же, под предлогом, что я благоразумная особа, должно мне было лишиться возможности тоже сочинить своего разбойника по своему вкусу и фантазии?..»

А этот «вкус» заключался, по ее словам, в том, чтобы представить подобного невероятного героя наиболее вероятным, естественным и понятным. Насколько Жорж Санд этого достигла, мы сказать не беремся.

По нашему мнению, именно естественностью и вероятностью-то «Пиччинино» и не грешит. Но, действительно, мы видим в этом романе явное намерение автора выполнить обе задачи, поставленные им себе. Во-первых, в трех главах, озаглавленных «Герб», «Фамильные портреты» и «Бьянка», Жорж Санд подробно развивает те же мысли о дворянстве, которые она вкратце высказала в только что приведенных строках «Истории моей жизни». С другой стороны, главный герой – таинственный и неуловимый сицилийский разбойник Пиччинино, по прозвищу «Судья по случаю», чинящий суд и расправу над всеми притеснителями и угнетателями народа – незаконный сын герцога де-Кастро-Реале, ставшего под старость тоже предводителем разбойников и прозванного «Пробудителем».

Эти две темы связываются между собой вот как: у герцога есть и законный сын от тайного брака его с княгиней Агатой де-Пальмароза, некогда насильнически им соблазненной. Этот молодой князь Михаил в первые же дни жизни был спасен из рук злобных и чванных, желавших его умертвить родственников Агаты и воспитан усыновившим его великодушным плебеем, маляром Пьером-Анджело Лаворатори, которого почитает за отца. Увезенный этим последним в Рим, – все с целью скрыть его от злокозненных, высокородных, но низменно-чувствующих родственников, – Михаил Лаворатори, то бишь Михаил де-Кастро-Реале, сделался там талантливым живописцем.

Он возвращается неожиданно в Сицилию, чтобы жить с отцом и сестрой, принесшими всяческие жертвы, лишь бы доставить ему возможность учиться искусству, и едва не гибнет, сразу же нечаянно попавшись на глаза своему главному врагу, дяде-извергу, кардиналу Иеронимо де-Пальмароза. Он едва не попадает в массу и других неприятностей из-за того, что тоже сразу увлекается моложавой Агатой, к которой его влечет таинственная сила.

Все распутывается и кончается благополучно. И дважды благородный Михаил обретает свою благородную мать, соединенными усилиями:

1) благородного маляра Пьер-Анджело,

2) его благородного брата, монаха Фра-Анджело – бывшего бандита и сподвижника Кастро-Реале,

3) другого благородного плебея – маляра Маньяни,

4) благородной и смелой названной сестры Михаила – девочки-подростка Милы,

5) благородного разбойника Пиччинино – незаконного сына герцога и мещанки, следственно, тоже полу-плебея и, наконец,

6) лишь одного настоящего дворянина, благородного друга Агаты – маркиза де-ла-Серра.

Словом, целой массой благородства неблагородных по происхождению, но высокоблагородных по своим душевным качествам людей, составляющих как бы маленький отряд телохранителей вокруг угнетаемой Агаты и ее сына.

И, надо сказать без всяких смягчений, что как ни интересно сплетена вся хитроумная паутина интриги романа, как ни казался своим современникам занимательным главный его герой,[814] этот бандит, хитрый, как Улисс, ловкий, как ящерица, смелый, как итальянский горец из Абруцц, но нам весь этот избыток благородства, высоких слов и высоких деяний положительно невыносим, и наш желудок XX века уже не в состоянии переваривать столько сладости.

Совершенно непонятно (как мы уже вскользь указывали выше), что то же перо, которое нарисовало очаровательную в своей простоте «маленькую Мари» в «Чертовой Луже» и умело заставить ее говорить с такой естественностью; которое с такой верностью передало все ее нехитрые крестьянские мысли, – что это же самое перо написало все эти неправдоподобные по своей возвышенности и изысканности разговоры между пятнадцатилетней Милой Лаворатори, ее братом и ее женихом, маляром Маньяни, причем, эта молодая особа доходит даже до формулировки эстетических воззрений и мнений, сделавших бы честь какому-нибудь весьма ученому историку искусства. И о чем бы вы думали? О «Madonna della Sedia» Рафаэля, копия с которой, висящая в ее комнате, будто бы заставляет эту бедную сицилианочку (носящую кувшины с водой на голове, как все простые дщери Италии, и стирающую белье, как Навсикая), предаваться самым утонченным соображениям о взаимоотношении идеально-прекрасного в искусстве и реально-прекрасного в жизни! Нечто поистине невероятное!

И роман этот совсем не остановил бы внимания современного читателя, если бы в нем там и сям не были разбросаны фразы и мысли, явно дышащие 1846 годом. Как ни удалил автор место действия своего романа от Франции, и как ни постарался уверить, что хотел написать «фантастическую историю без определенного времени и места», – но это своего рода «Накануне». Это мысли, носившиеся в воздухе накануне надвигавшихся на Францию событий, а все эти мнимо-сицилийские чувства против угнетателей, ищущие себе выхода и вырождающиеся в разбойничество, – это такого рода чувства, которые развиваются в эпохи достигшего до своей последней степени гнета, мертвого застоя, всеобщей апатии и бесправия. «Chacun pour soi» – это излюбленное изречение Луи-Филиппа, формулирующее всю суть буржуазного духа его царствования, – это изречение доводит до бешенства монаха Фра-Анджело.

«А, – говорит он, – всякий сам за себя... Итак, мы еще не дошли до конца наших бед, мы можем еще молчаливо перебирать свои четки! Увы! Увы! Вот так превосходно! Сыны нашего народа не захотят действовать, опасаясь, как бы заодно не спасти своих бывших господ, а дворяне не посмеют также двинуться, опасаясь, что бывшие их рабы растерзают их. Превосходно! А тем временем, иностранная тирания жиреет и смеется над нашими останками, наши матери и сестры нищенствуют или проституируются, наши братья и друзья гибнут на навозе или на виселицах!..»

Вот мысли, которые мы найдем вскоре в статьях Жорж Санд 1848 года, призывающих к единению народ и интеллигенцию. Вот возгласы, которые через два года послышатся и в «Бюллетенях Республики», написанных рукою автора «Пиччинино».

В другом месте, говоря о перемене в нравах и обычаях своей страны за те несколько лет, что он прожил вдали от города, Фра-Анджело так рисует общее состояние Франции... то бишь Сицилии:

«Когда Пробудитель меня послал