знать. Он действительно навсегда забыл обо мне и полюбил другую женщину, обитающую в мире, где он родился сам. Он считал, что никогда меня по-настоящему не любил, не понимал. Что был одинок, любопытен к тому, какие они – местные девушки? Вот и всё, что было у него ко мне, когда я появилась рядом. Только и всего. А та женщина стала для него подлинным откровением, и без неё он лишился света и дыхания, хотя не в прямом смысле слов. Так что у меня даже иллюзий о прошлом не осталось никаких.

– Он был всего лишь пустым грубым пришельцем, недоразвитым человеком, если не сумел оценить тебя, – сказала Ифиса.

– Нет. Он не был таким. Он был и остался моим единственным возлюбленным. Отцом моего единственного сына.

Ифиса поникла. Она сидела как нахохлившаяся больная птица, обреченная умереть. Она превратилась в один бесформенный комок, состоящий из перьев – её всегда красочных и замысловатых одеяний, из которых торчал лишь клювик – кончик её несчастного носа. Она старалась спрятать голову в плечи, или просто шея ослабела вдруг и перестала держать на себе её голову. Она уже забыла о том, какая навязчивая идея стала причиной, приведшей её в дом Олы и Сэта. Она уже и думать забыла о коллекции фигурок танцовщиц, выклянченных у Сэта в обмен на информацию о пришельцах. Дочь не поняла такой болезненной реакции матери на сказанное. Ведь всё было давно, и к настоящему отношения уже не имело никакого.

– Не переживай ты так, Ифиса, – сказала она, – мало ли что было у каждой из нас в молодости. Ну, так что же перстень Нэи? Точно ли ты его видела, или же только нафантазировала себе, как увидела красивую девчонку с красивым парнем. Ты же выдумщица, мама. Ты сочиняешь сказки на ходу. Тут я точно в тебя. Такая же сказочница. Так что считай всё сказанное выдумкой. Прошлое такая пластичная вещь, что из него всегда можно вылепить всё, что угодно.

Немного о прошлом Рамины

– Ты любила свою сестру Рамину? – спросила Ифиса, очнувшись от погружения в тот самый мир, который живописала дочь. Она на миг даже ощутила себя прежней, лёгкой и юной, гуляющей по той самой воздушной галерее, где пели свои утренние песни птицы в ажурных закрытых сооружениях, пытаясь перепеть тех, что порхали снаружи. Ифиса не любила птиц, лишённых воли. Однажды она всех их выпустила в лесопарк, и они умчались навстречу сияющему небу, многие на погибель и хищникам в пасть. А те сооружения Ифиса велела сломать плотнику и устроила там домашний цветник. Туда залетали вольные бабочки и даже птицы прилетали. Но Ифиса никогда их не кормила, боясь, что они привыкнут и загадят весь её волшебный мир. Он гораздо больше был вымышленный, чем реальный даже в те годы, как она там жила. Она бродила по той галерее, представляя себя мифической девой, живущей над всеми в небесном павильоне. Лёгкие шелка едва скрывали её красоту, девственную налитую грудь, длинные ровные ножки…

Ифиса вдруг поняла в свои за шестьдесят, как она была полна неведением о своём личном очаровании, о своём непомерном влиянии на того, кто в те времена тискал её настолько часто, что она радовалась не его присутствию рядом, а своему одиночеству. Когда могла погулять и помечтать одна. Она была чиста и бескорыстна абсолютно в те времена. Она полюбила бы его и нищего или испачканного рабочей пылью, она бы готовила ему нехитрую вкусную еду своими лилейными тогда руками талантливой танцовщицы, стелила простую, но всегда безупречно-чистую постель, где любила бы его не за его поместья и дома, а за то, что он есть. Возможно, что спустя годы, давно её выкинув из своей жизни, он и понял, каким искренним сокровищем обладал – её любящей душой. Конечно, он понял, но и тогда в ней не нуждался как в той, кем желал утешаться. Или ему было больно тревожить себя тем, что прежнюю Ифису ему никто уже не вернёт, как и саму молодость. И вот его давно нет. Нет и Айры, выдержанной внешне, но люто её ненавидящей соперницы, что естественно. Кто же любит своих соперниц? Нет и самого аристократического сословия целиком. Их дома используются многочисленными людьми из тех, кто прежде и близко не подходил к их ажурным по виду и непроходимым решёткам, к их великолепию. Их бескрайние имения принадлежат всей стране, её нуждам, её процветанию, а не персональному лицу и его своеволию. Тут уж они получили по заслугам, Ифиса признавала. Она всхлипнула, с трудом глотнула воздуха, поскольку даже атмосфера в её оживших видениях была другой. Напоенная ароматами свежих, а всё равно тёплых, ласкающих ветров, прилетевших из сизых нехоженых лугов, влажностью водных источников, в которых не ловили рыбу люди с трудовыми мозолями, и не купались озорные крикливые простонародные дети. Только иногда изнеженные аристократические особы и окунались в хрустальную воду природных и рукотворных озёр. В том числе и она сама.

– Когда бы я успела её полюбить, если вскоре после её рождения ушла из дома навсегда.

– Ты о ком? – Ифиса опять забыла о сути беседы. Оказавшись в комнате дочери, она даже невольно встряхнула своим подолом, будто к нему могли пристать насекомые из сочных и ухоженных трав тех парков. Правда, насекомых там стало ещё больше, а трав намного меньше, как и самих деревьев и цветов.

– Няня Финэля до сих пор любит Рамину, как когда-то любила и меня. Думаю, что она заменила девочке рано умершую мать.

– Негодница слишком уж эксплуатирует старуху. Та еле ногами двигает, а она всё заставляет её работать на себя. Тебе бы следовало заняться судьбой старой няни. Случись что, Рамина без сожаления вытолкает её прочь.

– Да, – согласилась Ола. – Я займусь судьбой няни. Я поселю её в доме для одиноких стариков. Хотя, в сущности, старый человек всегда одинокий. Но у Финэли так и не сложилось её личной женской жизни. Она всегда жила в доме моих родителей. Дома для одиноких старых людей, у кого нет семьи, всегда расположены в хорошем месте. Там будет уход и сытная еда. У общества, которое обрекает своих стариков на выброс за пределы человеческого социума, лишает их человеческого достоинства, обрекая на свалки и глухие заброшенные углы, не заботится о них, нет будущего. Такие люди хуже животных. И человеческого будущего у них не будет. Только деградация. У нас не прежнее время, когда стариков выбрасывали вон. А ты всё ругаешь моего Сэта и тех, кто