«Сибирские огни» приняли к напечатанию Лидину повесть «Софья Петровна». Но по свойственной редакторам тупости требуют озаглавить ее «Одна из тысяч». Лида – фанатик редакционного невмешательства, отвергает все поправки, внесенные ими. Между тем еще полгода тому назад нельзя было и подумать, что эта вещь может быть вынута из-под спуда. Сколько лет ее рукопись скрывалась от всех как опаснейший криминал, за который могут расстрелять. А теперь она побывала в «Новом Мире», в «Знамени», в «Советском писателе», в «Москве» – все прочитали ее и отвергли, а «Сибирские огни» приняли и решили печатать в феврале.

Впрочем, все зависит от завтрашней встречи с Н. С. Хрущевым. Не исключено, что завтра будет положен конец всякому либерализму. И «Софье Петровне» – каюк (К. Чуковский. Т. 13. С. 356).

Мне за последние месяцы вернули «Софью» из «Знамени», потом из «Москвы». Потом «Москва» попросила снова. В это же время телеграмма из «Сибирских Огней»: «Повесть печатается в феврале». Затем «Москва» снова вернула ее мне, сообщив, что будет печатать «на ту же тему» не меня, а Овалова. Затем – пакет из «Сибирских Огней» с извещением, что «Софья» уже две недели в наборе – и с копией сданной в набор рукописи. Затем – вчера утром! – меня вызвали в «Советский Писатель» и дали подписать договор на «Софью» – «рукопись одобрена», «300 р.» за лист и пр. и т. п. Я подписала. А сегодня – звонок от Лаврентьева, редактора «Сибирских Огней», что он прилетел в Москву на встречу с Н. С. Хрущевым и хотел бы со мной повидаться. «В вашей повести не хватает фона общенародной жизни. Подумайте об этом».

Мне-то думать не о чем. Но о чем он три месяца думал, посылая мне телеграмму и сдавая повесть в набор – неясно.

Впрочем, ясно и это. И от этой ясности тошнит и не хочется писать писем» (Л. Пантелеев – Л. Чуковская. С. 203).

Мы, люди разных поколений, работаем в разных областях искусства, у каждого из нас свои вкусы, свои художественные убеждения. Мы с радостью видели, как партия восстанавливает дух Ленина: свободу и справедливость. Архитекторы радуются возможности строить современные дома, писатели – возможности писать правдивые книги; легче дышится композиторам и работникам театра; наша кинематография создает теперь фильмы, разные по художественному направлению, картины, встреченные пониманием и признанием и у нашего народа, и за рубежом.

Мы обрадовались выставке московских художников, потому что это первая выставка за четверть века, на которой могли быть выставлены художники разных направлений. Есть там произведения крупных художников, погибших в лагерях или доведенных до смерти голодом и невозможностью показать свои работы зрителям в сталинское время. Такая выставка стала возможной только после XX и XXII съездов партии, у нас могут быть разные оценки тех или иных произведений, представленных на выставке. Если мы все обращаемся к Вам с этим письмом, то только потому, что хотим сказать со всей искренностью, что без возможности существования разных художественных направлений искусство обречено на гибель.

Мы видим теперь, как начинают толковать Ваши слова на выставке художники того самого направления, которое единственно процветало при Сталине, не давая другим возможности работать и даже жить.

Мы глубоко верим, что Вы не хотели этого и что Вы против этого. Мы обращаемся к Вам с просьбой остановить в области изобразительного искусства поворот к прошлым методам, которые противны всему духу нашего времени (цит. по: Ю. Герчук. Кровоизлияние в МОСХ. С. 260–261).

Когда произошло посещение Хрущева, мы все собрались у Всеволода Иванова, и он сказал, что надо организовать ответное письмо. И Илья Григорьевич Эренбург – он написал такое письмо. И попросил нас, чтобы мы объездили… Давайте, вот. А подписи вы соберите. Но так, чтобы первым подписал такой человек, как Фаворский, Шостакович. К Завадскому идите в конце, он подпишет, но если будут уже подписи таких вот. К Корину пойдите. И вот когда вы соберете такие подписи мэтров, можно будет к Завадскому, к прочим уже обращаться.

И вот мы разбились на группы… Мы зашли к Корину – Борис Биргер, Миша Иванов… Да, сначала пошли к Шостаковичу. Он сказал: «Вы знаете, я на даче сейчас, но это очень важно. Моей машиной не пользуйтесь (он не доверял шоферу). Вы возьмите такси, я заплачу за машину». Он знал, что мы еще молодые… И вот мы взяли действительно машину, приехали, и он подписал без единого слова… Ну, первый это, конечно, Фаворский». (С Фаворским говорил Илларион Голицын.) А когда мы пришли к Корину, – продолжает Никонов, – он отказался подписать это письмо. Он сказал: «Не лезьте в политику, зачем это вам нужно, Дима». Он с Димой был дружен. И отказался категорически. Ну, все остальные подписали. Завадский – он посмотрел – А это кто?.. (Ю. Герчук. Кровоизлияние в МОСХ. С. 127).