годов больше церквей, чем их было уничтожено за все предыдущие годы советской власти. Недаром его могила на Ваганьковском кладбище на несколько десятилетий превратилась в отхожее место. Так наиболее исторически ответственная часть русских выражала своё отношение к нему. И в какой-то мере к украинской политической мафии, правившей СССР последние тридцать лет советской власти. К ней кроме Хрущёва относились Брежнев, Черненко и персонажи политической зоологии, оставшиеся в истории благодаря острому русском слову: «Козлы бывают горные, Подгорные и Полянские». По сути представителем этой же категории был провинциальный, недалёкий и необразованный Горбачёв, менее активная и более предательская реинкарнация Хрущёва.

Ульянов, конструируя новую «пролетарскую» империю, настаивал на заведомо неустойчивой и опасной для будущего страны модели союза отдельных республик с широкими правами. Джугашвили, бывший тогда наркомом по национальным вопросам, и Дзержинский были за автономизацию, которая бы обеспечила большую прочность конструкции. В ходе полемики Ульянов обезоружил их, назвав «грубыми великорусскими(!) держимордами», и под давлением такого тяжкого обвинения они сдались. Целью Ульянова было удержание власти любой ценой, пусть ценой утраты накопленных страной материальных и духовных богатств, территорий, даже ценой будущего распада страны. Русских он ненавидел и боялся, поэтому их ему надо было максимально ослабить. Это было истинным основанием безумной национальной политики большевиков.

К сожалению, русские не смогли их политике противопоставить свой здоровый национализм. По той причине, что он у них отсутствует. У европейцев системо-центричный инстинкт развит гораздо сильнее. Они не терпят других ближе тех границ, которые надёжно обеспечивают самосохранение. По этой причине католики были так безжалостны к гугенотам, а немцы и поляки к евреям. И они избавлялись от тех, кто угрожал их существованию крайними методами. Русские так поступать в принципе не могут: православие и безграничные просторы наложили на них неизгладимую печать. Россия большая, всем места хватит.

В своей книге о русском национализме Т. и В. Соловей [25] самым издевательским образом высмеивают то, что в реальности мы имеем вместо него. Но они отчасти правы. Русский с его широкой душой рад и грузину с его шашлыками, и узбеку с его дынями. Ну не получается у него национализм! Являясь европейцами по складу характера, привыкшие жить под веками складывающейся защитой традиций и законов империи, а в пору её зрелости уже совершенно расслабившиеся при императоре-либерале, они оказались беззащитны перед бесноватыми мерзавцами с окраин.

Вот что поют Соловьи, подводя читателя к пониманию «ущербности» русского национализма: «Парадоксально, но факт: глубоко антирусский по своей сути либерализм оказался русским ближе и понятнее национализма. Впрочем, нечто подобное мы уже проходили в начале ХХ в, когда Россией овладела глубоко антирусская партия большевиков». К этому выводу пришли авторы, в отношении которых подозрения в симпатии к русским совершенно исключены, и это вполне очевидно из следующего пассажа: «…именно русские — и никто другой — в охотку и со сладострастием сначала разрушили собственное государство, а потом с упоением погрузились в новый мир — мир деградации и отупляющего скотства». Не Чубайс с Кохом и Гайдаром разрушали, и не Березовский с Гусинским и Ходорковским погрузились в «мир деградации и скотства», а эти русские, причём со «сладострастием» и с «упоением». Какой всё-таки эмоциональный народ эти русские! Этому языку вполне мог бы позавидовать сам Гоголь, но уж точно, чего он бы не сумел, так это так передёргивать факты. Сразу видно — большие мастера писать нужную историю.

Что же касается русских, то они, конечно, не стремились ни к распаду СССР, ни к разрушению государства каким-либо другим образом. Цитируемые авторы сами приводят данные референдума 17 марта 1991 г. За сохранение Союза проголосовало 71,3 % населения России. Собственно массы были совершенно дезориентированы и хотели всего лишь изменений к лучшему, и без больших потрясений. Как это сделать, в массах никто не знал.

Как всегда в ситуациях неразберихи и потери ориентиров нашлись те, кто знал, что делать и как использовать рыночные лозунги наивной демократии с максимальной пользой для себя. Разрушители всегда начеку и мгновенно активизируются, как только почувствуют слабину системы. Таковые быстро нашлись среди наиболее ушлой части партноменклатуры, комсомольских функционеров, теневой в прошлом, и относительно легальной в момент описываемых событий, экономики и криминала. Именно им «антирусский либерализм оказался ближе и понятнее русского национализма». Это и понятно: среди них русские были в меньшинстве. Массы в этих процессах не участвовали, слишком доверчивых русских снова грубо обманули, как и в 1917 году. Националистические элементы среди русских были честнее и не обещали процветания сначала в коммунизме, а потом несметных ваучерных богатств в рыночной экономике. Ну а не обещаешь и не лжёшь напропалую, значит не победишь. Эти наивные русские никак этого не могут понять.

Русские по складу души и ума существенно отличаются от других народов, и это делает их уязвимыми. Они наивны, им хочется чего то великого и поэтому их легко соблазнить теорией, которая может обещать совершенно нереальные вещи. Как писал М. Палеолог, посол Франции в Российской империи, «ни один народ не поддаётся так легко внушению, как русские». Они разобщены, не приучены к порядку, им недостаёт национального самолюбия. В этом случае особенно опасны разрушители других национальностей, от них нет защиты, потому что они лучше сплочены, зачастую действуют по клановым, феодально-разбойным правилам. Это проявилось в событиях после октября 1917 года, замаскированных большевиками под классовую борьбу, в буйное цветении этнической преступности на территории России.

Как полагают Т. и В. Соловей социальное и этническое измерения «совпадают столь значительно, что русских смело можно назвать этноклассом — социально эксплуатируемым и этнически униженным большинством» [25]. Но если есть униженный этнокласс, то есть и тот, который унижает. Так кто же они? Это нетрудно понять, поинтересовавшись национальным составом верхушки большевиков в 1917 году, или тех, кто руководил дележом общенародной собственности в 1990‑х: Чубайс, Шомберг, Браверман, Кох.

Мы много слышим о холокосте евреев, и это справедливо, потому что массовое физическое уничтожение любого народа есть преступление. Но мы ничего не слышим о геноциде русских, что в сумме с осуждением на все лады холокоста, является грубым искажением истории. Об этой проблеме вслух из крупных российских политиков говорил один Жириновский. И знаменитый выходец из России еврейского происхождения И. Менухин. Он напоминает, что кроме холокоста евреев был геноцид славян и холокост цыган. Жертвами последнего стали 700 тыс. человек. Менухин был последовательным поборником справедливости, а одним из составляющих справедливости является объективная история, за которую он ратовал. Чтобы правильно жить, в головах должна быть правильная история. А история, в которой холокост есть, а геноцида нет, неправильная.

У