качественнее. Очень высоких стандартов, до сих пор недоступных нам, достигло, гражданское строительство, Днепрогэс был дореволюционным проектом — таких примеров множество.

Естественно, новое строительство велось в самом «передовом» конструктивистском стиле, а чтобы не было видно фактуры кое-как сложенных стен, их штукатурили «под шубу». В фундамент дома для партноменклатуры на Карповке пошли надгробия из мрамора и лабрадора, собранные по петербургским кладбищам. Памятник Чернышевскому тоже стоит на кладбищенских плитах, причём особ титулованных. Николай Гаврилович может считать себя в полной мере отомщённым, потому что справедливость всё таки восторжествовала и он (наконец то!) попирает своими ногами классовых врагов. В Москве камнем из взорванного храма Христа Спасителя была облицована станция метро «Кропоткинская».

У русского народа была отобрана его история, уничтожена элита. Последнее было совсем несложным делом, потому что было ясно и понятно, кого уничтожать, — лучших. Россия была богата талантами, выдающимися способностями поражали современников Сперанский, гений, которому не дали провести реформу страны, и поэтому всего лишь создавший «Свод законов Российской империи», и канцлер Безбородко, и премьер-министры Витте, Столыпин. Где сегодня можем мы увидеть их организаторские способности, интеллект, их достоинство, патриотизм?

После большевистского переворота Россию покинуло множество выдающихся учёных — Сикорский, Зворыкин, Тимошенко, Гамов, Струве, Добржанский, Прокофьев-Северский, которые заложили фундамент американской науки. Американская пианистическая школа создана выходцами из России. С. Капица вспоминает, когда он обсуждал тему, почему талантливым людям так плохо жить на Руси, с Ростроповичем, тот заметил, что если бы всех уехавших из России музыкантов вернуть домой, мировая музыкальная культура наверняка бы рухнула.

Разрушители испытывают слепую ненависть к деятелям высших уровней. И пошло: выдающийся селекционер Н. И. Вавилов, экономисты Кондратьев Н. Д., Чаянов А. В., физик Чижевский А. Л., главный инженер ижевских военных заводов Н. И. Ладыженский, и за ним образованные старые спецы, военные и гражданские, так в считанные годы сломали хребет старой русской инженерии. Один за другим следуют процессы: Шахтинское дело, затем 48 вредителей в пищевой промышленности, «организовавших голод» по всей стране, процесс Промпартии, затем не высланные вовремя за границу историки, дальше пришла очередь садиться членам правящей партии: каким-то образом и в ней обнаружили тех, что получше и решили от них избавиться со всей революционной беспощадностью. 1937 год был годом чисток страны от собственного населения.

Избавлялись от писателей, поэтов, режиссёров, среди них были О. Мандельштам, В. Стенич. Они не были противниками коллективизации, не проявляли своей несознательности, когда у них выводили единственную корову со двора, отбирали последний мешок зерна, но они были опасны потому, что думали и даже выражали свои мысли вслух. Мандельштам в ставшем хрестоматийном стихотворении об «усатом горце», Стенич, как рассказывал К. Чуковский, идя по Невскому (тогда он назывался иначе) с группой писателей, остановился перед витриной с бюстом Джугашвили и воскликнул: «И этот узколобый идиот правит нами?!» Его арестовали в разгар Большого террора 14 декабря 1937 года по обвинению в намерении убить «товарища Сталина» и почти сразу расстреляли.

После войны уже Ленинградское дело (фактический руководитель блокадного Ленинграда Алексей Кузнецов был слишком опасен для Джугашвили). А. Кузнецова с ближайшими соратниками, присовокупив к ним тоже слишком опасного своим интеллектом Председателя Госплана СССР Николая Вознесенского обвинили в пропаганде… «ленинградской исключительности» и после суда, состоявшегося 20–30 сентября 1950 г. в течение часа (!) после оглашения приговора, они были расстреляны. Всего расстреляли 26 человек, свыше трёхсот были приговорены к различным срокам, более двух тысяч — уволены с работы, исключены из партии. Поражает своей бесчеловечностью отношение советской власти не только к героям, инвалидам, но и отношение к своим воинам, попавшим во вражеский плен. Оно составляло резкий контраст с нашими западными союзниками. Там попавшим в плен зачитывался срок службы, сохранялось денежное довольствие, которое они, освободившись, получали. Это сейчас, как запоздалая благодарность нашим дедам, акция «Бессмертный полк», а сразу после войны всё было иначе. Немало было тех, кто из немецких концлагерей прямиком были направлен в советские.

Война была удобна тем, что она безошибочно выявляла лучших. А дальше дело техники: в соответствии с хорошо отработанным сценарием лучших нейтрализовали или уничтожали; худших, таких, как Жданов, повышали. Жукова Джугашвили расстрелять не рискнул — очень уж известен за рубежом, да и слишком бы это походило на личную месть. Пришлось его «снижать» более гуманными способами, и искать ему замену на менее известных за рубежом врачей-вредителей, а тут Вождь умирает. Одни плачут (их больше), другие с облегчением вздыхают. Дело врачей как-то само собой рассасывается. Но элиты уже нет!

Уважительное отношение друг к другу в годы советской власти падало с каждым десятилетием. Оно сменялись взаимной ненавистью, воспитание которой стало государственной политикой. Для массового вовлечения в борьбу с врагами была сочинена «теория» об обострении классовой борьбы в процессе построения социализма. Острие ненависти, репрессии были обращены в первую очередь против русских. Более всего пострадал Петербург, тогда уже называвшийся Ленинградом. Этот город был особенно ненавистен большевикам, как символ прежней России. Роковую роль сыграла блокада, во время которой погибло 700 000 гражданского населения. И всё равно, дух былой высоты столицы империи в некоторых мелких чёрточках проявлялся до конца 1960‑х. Сам автор был свидетелем этого. Ленинград во всей стране был самым вежливым городом. Конец этого времени совпал с исчезновением экспроприированных ваз, которые распределили вместе с другими произведениями искусства между магазинами, коммунальными хозяйствами, райкомами партии. И эти вазы в большом количестве стояли в витринах магазинов на протяжении всего Невского. И лет за двадцать после окончания войны полностью исчезли. По времени окончательная подчистка Ленинграда совпала с разграблением закрытых, но не уничтоженных церквей в отдалённых северных районах. Иконы оттуда потекли рекой через границу в Европу. Это было время, когда доворовывали всё, ставшее фактически бесхозным а процессе великих социальных преобразований. И этот процесс неизбежно трансформировался в процесс разложения людей.

Скученность в коммунальных квартирах, скудный быт, дефицит, страх, серость повседневной жизни, информационный голод, утоляемый неудобоваримой идеологией, повсеместные бессмысленные ограничения перепортили людей. Люди лгали, чтобы выжить, сделать карьеру, получить чуть более вкусный кусочек от довольно убогого пирога благ. Певец БАМа и вообще всего «комсомольского», самый успешный поэт поколения «шестидесятников», Е. Евтушенко на съезде писателей возмущался только что вышедшим на экраны фильмом режиссёра Кончаловского «Дворянское гнездо»: «У меня ещё не зажили рубцы от плетей и батогов, а в это время режиссёр Кончаловский занимается восхвалением помещичье-крепостной России!» Как только представилась возможность, он одним из первых уехал работать в США, сообразив, что зарплата в третьеразрядном американском университете является хорошим лекарством от батогов.

А самый левый и абстрактно-геометрический Вознесенский катает