6 [к 13//7]. По словам историка интеллигенции, последняя «хотела бы решить все вопросы, в том числе и неразрешимые, над которыми тщетно трудились величайшие умы». Она «то и дело прерывает свою работу недоуменными вопросами вроде: «что такое интеллигенция и в чем смысл ее существования?» [ср. лоханкинские: «Вдумайся только в роль русской интеллигенции, в ее значение» или: «Мог ли он помнить о мелочах быта, когда не было еще уяснено значение русской интеллигенции?»], «кто виноват?», что она не находит своего настоящего дела, «что делать?»». На первом плане в истории интеллигенции — «психология, психология исканий, томлений мысли, душевных мук идеологов, «отщепенцев», «лишних людей», «кающихся дворян»» [ср.: «И в жизни Васисуалия Андреевича наступил период мучительных дум и моральных страданий»]. Предмет этой истории — «то, что передумали, перечувствовали…. благороднейшие умы эпохи… все то, что пережила русская интеллигенция в 90-х гг. прошлого века и в начале нынешнего… все то, ради чего страдали и жертвовали собою лучшие люди России… Напряженно искала она ответа на вопрос «что делать?»» [Д. Н. Овсянико-Куликовский, Психология русской интеллигенции // Интеллигенция в России, 197; Д. Н. Овсянико-Куликовский, История русской интеллигенции // Собр. соч., т. 7: 5-10; т. 9: 174, 168; т. 8: 114].

7 [к 13//7]. Об этом пренебрежении писал, в частности, А. С. Изгоев, говоря, что в свете интеллигентского подвижнического идеала «всякие заботы об устройстве своей личной жизни, об исполнении взятого на себя частного и общественного дела, о выработке реальных норм для своих отношений к окружающим — провозглашаются делом буржуазным. Человек живет, женится, плодит детей — что поделать! — это неизбежная, но маленькая частность, которая, однако, не должна отклонять от основной задачи. То же самое и по отношению к «службе» — она необходима для пропитания, если интеллигент не может сделаться «профессиональным революционером», живущим на средства организации… Средний интеллигент в России большею частью не любит своего дела и не знает его. Он — плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист, непрактичный техник и проч. и проч. Его профессия представляет для него нечто случайное, побочное, не заслуживающее уважения» [Об интеллигентной молодежи // Вехи, 119,122].

8 [к 13//7]. Дореволюционный интеллигент-народолюбец подвергался насмешкам по многим линиям — в частности, за то, что отшатнулся от народа в результате революции. В сатирических куплетах говорится о том, как он Благоговел пред мужичком / Тургеневского склада, а когда совершилась революция, кричит: Ой! Караул! Городовой! / Спаси от печенега! [В. Князев, Песенка о русском интеллигенте, в журн. «Гильотина», 1918; цит. по кн.: Стыкалин, Кременская, Советская сатирическая печать, 378]. См. также «историю русского интеллигента» в юмореске М. Вольпина «Душа» [выдержки в ЗТ 15// 7, сноска 2].

9 [к 13//10]. Из объявлений КП за 1928: ««Мужчина и женщина». Роск. изд. «Просвещения», множ. хромо и фотогр., рис., снимков. 3 т., роск. переплет». В тех же объявлениях упоминается «Реальная энциклопедия практической медицины» в 17 томах (1915). Пе ее ли имеют в виду соавторы, говоря о «Большой медицинской энциклопедии»?

10 [к 13//15]. Один из фельетонистов предполагает в выражении «на таком-то году» гимназический субстрат: «Стыдно, молодой человек, в четвертом классе гимназии не знать аблативус абсолютус» [Вл. Паслов, «Стыдно на десятом году…», См 43.1927].

11 [к 13//19]. Три пожилые сестры — культурные феи этой коммунальной квартиры — носили фамилию Нейенган («Нейенганы» /, которая ввиду военного времени редко упоминалась; для меня они были просто «тетями» — Олей, Шурой и Женей, а для Старших — Ольгой Николаевной и т. д. Сообщаю об этом, так как твердо знаю, что помимо меня уже не осталось помнящих их имена и лица, а мне всегда хотелось уберечь их от полного забвения, и вот последний шанс это сделать.

Многие из улиц, переулков, скверов этого района тоже сменили названия — благодаря людям «с именами», которые в разное время жили в этих местах. Квартира, о которой я хочу рассказать, расположена недалеко от Чистых прудов (Машков переулок, позже улица Чаплыгина, дом 1а, кв. 30, первый из девяти этажей, с окнами во двор). Кроме теоретика авиации академика С. А. Чаплыгина, в нашем доме проживала Е. П. Пешкова, у которой бывали Горький и Ленин (есть памятная доска). Среди соседей по подъезду были прославленный полярник-радист Эрнст Теодорович Кренкель, чьи мемуары цитируются в этой книге (помню его всем знакомое по фотографиям бульдожье лицо) и будущий математик Н. Н. Бахвалов (полный, серьезный мальчик в очках, не принадлежавший к миру дворовых ребят и выходивший из дома только в сопровождении взрослых). В соседнем подъезде, в неотличимо похожей на нашу «коммуналке», жил мой товарищ, ныне покойный, а тогда только еще начинающий беллетрист Владимир Амлинский с отцом-профессором, смирным историком биологии Ильей Ефимовичем. Проживая с пятнадцати лет в других, менее населенных квартирах Москвы (сначала на Каляевской, откуда только что съехал авиаконструктор А. Н. Туполев, затем на Новом Арбате, где до дня своего ареста жил с семьей расстрелянный по «правотроцкистскому делу» нарком финансов СССР Г. Гринько), автор этих строк не раз навещал дом своего детства и бродил по тихому лабиринту окрестных переулков. Этот район богат памятниками: из гущи домиков близ Чистопрудного бульвара высится к небу ажурная Меншикова башня, а близ нее, в Кривоколенном переулке, приютилась известная литераторской Москве редакция «Красной нови». Вдоль улицы Кирова, бывшей Мясницкой, возвышались строения эпохи «модерн»: романского стиля Главный почтамт (топографический центр столицы и место встреч филателистов); напротив него — почерневшее от сажи драконно-пагодное здание магазина «Чаеуправление», вот уже более столетия бьющее в нос густым запахом кофе; тут же напротив булочная знаменитого Филиппова. Вокруг Мясницкой раскинулась серия неоконструктивистских павильонов первой линии метро («Кировская», «Дзержинская», «Красные ворота»). Многие места связаны здесь с биографиями Пушкина (дом и сад Юсупова, «у Харитонья в переулке»), Лермонтова (Каланчевская площадь), Эйзенштейна (Чистопрудный бульвар), писателей «южан» (квартира В. Катаева на углу улицы Жуковского, бывшего Мыльникова переулка, через улицу от нашего дома, где Юрий Олеша в присутствии редактора А. К. Воронского читал братьям-писателям «Зависть», а на другом заседании обсуждался замысел А. Эрлиха о двенадцати стульях). Почему я не подумал удержать в памяти каждый камень, дверной наличник и подъезд окружающих переулков и домов! Помню, впрочем, угловой эркер старого дома на Жуковского, где, наверное, и происходило чтение Олеши, а внизу шумные орды мальчишек играли в войну, во всех направлениях перебегая Харитоньевский и Машков переулки… Там, во дворике так называемого «дома два», жил мой приятель, рыжий и насмешливый Евгений Михельсон, с которым мы делили филателистические