же углом зрения сна / бодрствования и этим собрать их в единый ансамбль. Ночь служит мотивировкой для обозрения созданного автором мира. При этом герои, как бодрствующие, так и видящие сны, показываются в типичных для них ролях и позах, в связи со своей основной линией поведения в романе: так, в ЗТ Талмудовский гонится за окладом, Синицкий составляет ребусы (в классическом романе обычно поэт сочиняет стихи) и проч.

Этому вырисовыванию характерного в каждом из героев способствуют особенности сна и ночи. Ночь — момент стабилизации, приведения человеческой жизни к неким основным формулам, момент интимности, «правды», отбрасывания лишнего, возвращения к своему глубинному «я». В сновидениях предстает либо главный интерес персонажа (Хворобьеву снится профсоюзная книжка и т. п.), либо его проблема, либо некая мозаика из событий и лиц, составляющих его жизнь. То, что делается (думается, видится) ночью и во сне, способно служить эмблемой героя и его линии.

Естественно, что этот момент типичен для таких романов, где автор создает замкнутый мир и строит тематическое и событийное разнообразие на четко очерченном пространстве и материале, которые он полностью контролирует. Именно в таких романах должна время от времени возникать необходимость произвести смотр подвластного автору мира. Мы не раз отмечали принадлежность ДС/ЗТ именно к такому типу повествований [см. Введение, раздел 5; о других местах романов, отражающих подобное видение мира, см. ДС 4//3; ДС 16//2; ДС 37//10; ЗТ 4//1]. Обзоры разных персонажей и мест в синхронный момент времени типичны для литературы так называемого «унанимизма» с его установкой на образ мира как целого; многократно появляются они, например, в эпопее Жюля Романа «Люди доброй воли».

Параллели к данному месту ЗТ — описания ночи и того, как проводят ее различные герои, как, где и с кем они спят или бодрствуют, что видят во сне и проч., — многочисленны в литературе. Из поэтических примеров назовем фрагмент Алкмана (VII в. до н. э.) «Спят вершины гор….», «Судан» Н. Гумилева (конец), «Ночь» (Идет без проволочек…) Б. Пастернака. В прозе ср. Скаррона («Комический роман», начало ч. II), Гевару («Хромой бес», скачок 2-й), Лесажа («Хромой бес», гл. 3), А. Белого («Северная симфония», 176, 313), И. Бунина («Чаша жизни», финал: вечер в Стрелецке), М. Булгакова («Белая гвардия», финал), Ж. Жироду («Зигфрид и Лимузэн», финал: сон всей Франции), В. Каверина («Скандалист», начало и конец романа), Ю. Тынянова («Смерть Вазир-Мухтара», V.24; текстуально это место, возможно, ближе всего к ЗТ), В. Аксенова («Затоваренная бочкотара»: несколько ночей с раздельными снами, один общий сон в финале), А. Солженицына («В круге первом», изд. 1978, гл. 71: сон шарашки) и др.

К сну Лоханкина: «…он [Чичиков] всей горстью скреб себя по уязвленному [укусом клопа] месту…» [Гоголь, Мертвые души, гл. 4]. К сну Хворобьева об огромной профсоюзной книжке см. ДС 24//4.

14//10

В Черноморском порту легко поворачивались краны, спускали стальные стропы в глубокие трюмы иностранцев и снова поворачивались, чтобы осторожно, с кошачьей любовью опустить на пристань сосновые ящики с оборудованием Тракторостроя. — Пассаж в типичном стиле тогдашней журналистской поэтики, одушевлявшей машины и производственные процессы. «Иностранцы» — словоупотребление 20-х гг. в отношении кораблей, автомобилей и других продуктов заграничной индустрии (здесь и далее выделяем курсивом мотив одушевления машин). «Только этот корабль, да еще итальянец стояли на рейде» [Б. Пильняк, Ледоход]. Ср. очерк Н. Осинского «На четырех американцах» — об автопробеге на американских машинах [Пр 16.07.29]. «Хлопочу и попадаю на другого американца — «Пирс-Арроу 27». Хорошая машина…» [тоже об автопробеге; В. Шкловский, Проселок // В. Шкловский, Гамбургский счет]. «Несчастный итальянец жалобно скрипит» [об автомобиле «Фиат», К. Клосс, Школа шоферов, ТД 04.1931]. «Горд американец… По праву кичится он почти овечьей мягкостью своего кудрявого руна перед темноватым и неприхотливым персом», — пишет о тюках американского и персидского хлопка Лариса Рейснер [Родники (1924)].

Непременным общим местом портовой темы была загрузка/разгрузка иностранного судна, о которой идет речь и у наших соавторов. Ср. современные им репортажи о Севастополе, Мурманске, Новороссийске, Одессе, Поти:

«У хлебной пристани Севастополя несколько «иностранцев» — так называют здесь заграничные торговые суда… Громадины «торгаши» — то греки, то итальянцы — наготове. С парусников, с лайб, из вагонов старый хлеб грузится в пасть «иностранцев»» [Макс Поляновский, Перед новым урожаем, Ог 08.08.26].

«Тяжелый коричневый голландец «Эразмус» привез нам хлопок и сгружает его на пристань… Стройный и поджарый английский пароход грузит наш лес» [Т. Тэсс, Полярный порт, Ог 17.11.29].

«В гавани [Новороссийска] стоят пароходы под флагами разных стран, сосут нефть из трубопроводов… Над городом перекинулась галлерея, обрывающая свое цинковое туловище над морем, и хоботы галереи свисают прямо в пароходные чрева. По галереям… течет зерно из элеватора» [С. Борисов, По Черному морю, КН 26.1927].

«Около механических амбаров… стоит огромный итальянский пароход, который наполняет свои глубокие трюмы душистым зерном… Длинные руки-конвейеры… сыплют зерном щедро, беспрерывно, и с каждым часом тяжелеет и все глубже опускается в воду итальянский гость» [В. Сич, Одесса-порт, КП 02.1929].

«Низкобортный греческий грузовик набивает трюмы марганцевой рудой. За ним на очереди стоит… «итальянец»… Марганцевая пыль осаживается на угольно-черные борты «грека»… Совторгофлотовский «курьер», стальная гончая, пересекает Черное море от Батума до Одессы в три дня» [М. Зуев-Ордынец, Город на болотах (Поти), КП 44.1929].

Как можно видеть, эта операция изображалась как живое взаимодействие и своего рода обмен веществ между советским берегом и иностранными судами, при котором первый уподобляется кормящей матери, вторые же — жадно припадающим к ней детенышам. Характерна густота телесно-органических образов применительно к кораблям, кранам и прочему портовому оборудованию. Сюда входят и персонификации «иностранец», «голландец», «грек», «итальянский гость», «грузовик», «курьер», «торгаш» ит. п. Ср. разнообразные приравнивания трактора к лошади [см. ЗТ 8//48]. Все это гнездо тропов типично для того переходного этапа советской мифологии, когда, согласно классической работе К. Кларк, конструктивистской машинизации человека пришло на смену обратное течение — повышенное внимание к природе и человеку и соответственно одушевление, гуманизация машины [см. Clark, The Soviet Novel, 99-100]1.

14//11

Пылали звездные скопления Днепростроя, Магнитогорска и Сталинграда. На севере взошла Краснопутиловская звезда, а за нею зажглось великое множество звезд первой величины… Светилась вся пятилетка, затмевая блеском старое, примелькавшееся еще египтянам небо. — Отступление о созвездии строек и о влюбленных, мечтающих строить комбайны, иллюстрирует типичный для соавторов сплав романтической перспективы социализма с юмористической трактовкой конкретных его строителей [см. Введение, раздел 1].

Упоминание о «примелькавшемся» египетском небе стоит в ряду мировых образов и архетипов, утрачивающих свою многовековую магию под лучами социализма. Эти символы начинают появляться уже в первом романе (гусар-схимник), но