Долгое время я лежу без движения, сосредоточившись на своем дыхании и на том, что я все еще жива.

Если я еще жива, значит, есть шанс найти выход из этого ада.

Надеюсь, до того, как он…

Я застонала, когда его намерения пришли мне на ум.

Но почему?

Я должна знать, почему он так хочет, чтобы я забеременела. Если я не сделаю ничего другого, прежде чем найду способ сбежать или убить его, то мне нужен ответ на этот вопрос.

Почему я?

Заставив себя открыть глаза, кожа вокруг которых щиплет от пролитых слез, я с удивлением замечаю, что в окно светит солнце. Но не так сильно, как когда я шевелю руками и ногами и обнаруживаю, что они свободны.

Он освободил меня.

Подняв руки перед лицом, я потираю запястья, на которых остались следы от веревки, которую он использовал для моего удержания.

Но их вид — ничто по сравнению с огромным бинтом, обмотанным вокруг моей верхней руки.

Должна ли я чувствовать благодарность за то, что он постарался привести меня в порядок после того, как вырезал мой имплантат, как гребаный психопат?

Я чертовски надеюсь, что нет, потому что не чувствую ничего, кроме чистой ненависти к монстру, который делает это со мной.

Я заставляю себя сесть и сдерживаю слезы, которые так и норовят пролиться из-за всей этой ситуации.

Я не знаю точно, как долго я здесь нахожусь. Но прошло более чем достаточно времени, чтобы Нико нашел меня.

Мне бы не хотелось ставить Брэду в заслугу то, что он перехитрил эту чертову мафию. Но при этом я до сих пор не знаю, кто он на самом деле.

Идея бьет меня по голове.

Может, он их утечка?

Нет. Этого не может быть.

Насколько я знаю, ни Нико, ни кто-либо другой не знает, кто он такой.

Хотя он может быть связан с ними.

Он не итальянец, это я уже знаю. Но…

Я опускаю голову на руки, пока мои мысли крутятся со скоростью миллион миль в час.

Наверное, я должна быть благодарна. По крайней мере, я не под наркотиками и могу отличить свою задницу от локтя.

Думаю, это было бы плохо для ребен…

Я срываюсь с кровати и бегу в ванную, пока эта мысль не укоренилась в моей голове.

Если бы я не знала, что он развязал меня и наложил повязку, то он мог бы…

Меня рвет до тех пор, пока мой желудок не начинает кричать от боли, но я не могу остановиться.

Слезы бегут по моему лицу, капая на сиденье унитаза, когда я обнимаю его, а мое тело дрожит от необходимости убраться отсюда, подальше от него, пока он не сделал то, что я не могу контролировать.

Стоя на слабых ногах, я, спотыкаясь, иду к душу и впервые с тех пор, как оказалась запертой в этой комнате, включаю его.

Я ставлю температуру на максимум, прежде чем шагнуть под поток воды.

Сразу же начинает жечь. Но как бы больно мне ни было, я не отхожу и не пытаюсь убавить температуру.

Мне это нужно. Мне нужно надеяться, что она способна выжечь прикосновение этого ублюдка с моей кожи.

Мой желудок снова взбунтовался, когда я подумала о его руках на моем теле, о том, что он мог сделать со мной, пока я была без сознания прошлой ночью.

Потянувшись за гелем для душа, я выдавливаю на ладонь огромную каплю и натираю себя. Мне нужно, чтобы он исчез. Мне нужно, чтобы воспоминания о его грязных руках на моем теле ушли.

Я не перестаю тереть между ног, пока не становится больно; тогда я приступаю к остальным частям тела.

Когда я наконец выхожу, моя кожа ярко-красная и грубая, но я не могу найти в себе силы, чтобы заботиться об этом.

Обернув полотенце вокруг тела, а затем еще одно вокруг своих мокрых волос, я пробираюсь к гардеробу, чтобы найти что-нибудь надеть.

Но когда я распахиваю дверцу, то не нахожу там своей одежды, как раньше; вместо этого передо мной висят только рубашки Брэда.

Я делаю шаг назад, плотнее прижимая к себе полотенце. Я лучше останусь сырой, чем буду одеваться в его одежду.

Это демонстрация собственности, которой он отчаянно требует по какой-то гребаной причине, но до которой я отказываюсь опускаться.

Неудивительно, что ящик с нижним бельем пуст, а когда я поворачиваюсь к туалетному столику, то обнаруживаю, что он утащил даже мою косметику.

Я стою посреди комнаты, и в моих венах течет чувство поражения.

Нико не придет, и я понятия не имею, как мне выпутаться из этой ситуации.

На прикроватной тумбочке стоит старый стакан с водой, а также фрукты и мюсли, которые он, должно быть, доставил, пока я спала.

Это не слишком привлекательно, но, когда мой желудок сердито урчит, я понимаю, что должна это съесть.

Умереть с голоду из-за своего упрямства — не самое главное в моем списке дел на данный момент.

Я сажусь на середину кровати, все еще завернутая в мокрое полотенце, и съедаю столько гранолы, сколько могу осилить, молясь о том, чтобы именно сегодня я нашла выход.

* * *

От грохота захлопнувшейся где-то в доме двери меня пронзает страх.

Несмотря на то что я твердо решила держать голову высоко и не надевать его одежду, в комнате вокруг меня становилось все холоднее и холоднее, и мне ничего не остается, как сбросить свое влажное полотенце и нехотя натянуть одну из его рубашек с длинными рукавами.

Ненавижу это. От приторного запаха его одеколона у меня сводит желудок, а зубы стучат даже под одеялом, потому что он решил применить ко мне еще одну форму пытки.

Слышны голоса, но я узнаю гул обоих.

Брэд и моя мама.

Я качаю головой, желая понять, во что он играет.

Как давно он играет с ней? И неужели он действительно верил, что собирается воссоединить нас после стольких лет?

Я сажусь, когда замок щелкает и дверь распахивается.

Он входит с маниакальной ухмылкой на лице и подносом еды в руках.

— Я сходил и купил твои любимые блюда, детка, — воркует он, как будто разговаривает с настоящим ребенком.

Это сразу же вызывает у меня подозрения.

Пинком закрыв дверь, он пробирается ближе, заставляя мою кожу покрыться мурашками.

Опустив поднос, я понимаю, что он прав. Но даже запах свежеприготовленного стейка и жареной картошки не вызывает у меня никакого волнения в животе.

— Это