— Значит, июль вам по душе. А почему этот месяц так называется, вам никогда не приходило в голову?

— Как это почему? Назвали так, и баста. Вот ты — Илья. Почему? Да так родители нарекли. Между прочим, в честь Ильи пророка. Так что у тебя имя ни к чертям собачьим, слишком божественное.

— Не в имени дело, — краснел Илья. — Так вот, к вашему сведению, Василий Макарович, назвали месяц июлем в честь Юлия Цезаря. Потому что он в этом месяце родился. А прежде он назывался квинтилием. И учтите, квинтилий переименовали в июль еще при жизни Цезаря. Вот это, скажу я вам, слава.

— А он что, Цезарь этот, из трудящегося народа? — осторожно спрашивал Шорников.

— Увы, он из патрициев. Причем очень знатных.

— Патрициев?

— Ну, вроде из наших буржуев.

— Тогда на кой ляд ты мне этим Цезарем мозги засоряешь?

— Так он жил еще до нашей эры. И был великим полководцем и государственным деятелем. И даже писателем. Вы знаете, сколько он одерживал побед?

— И знать не желаю. Для кого он их одерживал? Сам говоришь, что для патрициев. Ты лучше о наших полководцах расскажи, о рабоче-крестьянских. К примеру, ты о Буденном слыхал?

— К сожалению, нет.

— А про Ворошилова знаешь? Донецкий слесарь. А главное, мой земляк.

— Тоже не слыхал.

— Ну так услышишь. А то — Цезарь, Цезарь...

— Я уверен, Василий Макарович, что опыт полководцев древности тоже можно взять на вооружение в гражданской войне. В интересах пролетариата.

— Какой еще опыт? Что у нас, своей головы на плечах нет?

— Цезарь не лез на противника нахрапом, как иной раз мы, а разъединял его и бил по частям. Это во-первых. Цезарь держал войска в кулаке и быстро создавал превосходство в силах на главном направлении удара. Это во-вторых. А когда у него было маловато силенок, он действовал стремительно, напористо, шел на военную хитрость, искусно маневрировал. Это вам в‑третьих. А одерживая победу в бою, не останавливался, как это бывает в нашей дивизии. Возьмем станицу — и по куреням отъедаться да отсыпаться. А Цезарь безостановочно преследовал вражескую армию до полного уничтожения. Это в‑четвертых. И как вы любите повторять, и так далее. Кстати, он очень ценил конницу.

— Вот это по-нашенски! — одобрил Шорников.

— А еще — разведку.

— Выходит, таких, как мы с тобой, ценил? — обрадовался Шорников. — Видать, этот Цезарь был парень не промах.

— А если я добавлю, Василий Макарович, что великий русский полководец Суворов и французский император Наполеон считали, что каждый военный обязан изучать труды Юлия Цезаря и знать их назубок?

— Это точно?

— Абсолютно. Особенно надо изучать историю его Галльских походов. Их было целых восемь. В результате римляне завоевали всю Галлию.

— Галлию? С чем ее едят?

— Это территория, на которой в наше время располагаются Северная Италия, Франция, Люксембург, Бельгия, Германия, часть Голландии и Швейцарии.

— Вот это аппетит! — поразился Шорников. — Все это проглотил и не подавился? Так он, выходит, захватчик, а значит, лютый враг трудового народа.

— Это уже другой вопрос, — уклонился от спора Илья. — Я говорю о его полководческом искусстве.

— А что, в этом направлении придется мне нашего начдива просветить. Да и начальника штаба не мешает.

— Ну, что касается Румянцева, то ему все это известно. Он же военную академию кончал.

Илье очень хотелось познакомить Шорникова с Цезарем поглубже, прочитать ему, что писали о Цезаре Цицерон, Светоний и Плутарх. Тем более что именно эту книгу он обнаружил в разрушенной библиотеке, когда отступали из Армавира. Илью самого привлекла мысль Плутарха о том, что для деятельной натуры Цезаря успехи не служили основанием для покоя. Напротив, как бы воспламеняли и подстрекали его к великим предприятиям в будущем. Это было, отмечал Плутарх, некое соревнование с самим собой, словно с соперником, и стремление будущими подвигами превзойти совершенные ранее.

«Вот каким надо быть! — с завистью размышлял Илья. — А что ты, Илья Шафран, значишь на этом свете? Собираешь по крохам через Анфису Дятлову какие-то жалкие сведения, что-то из них учитывается, что-то отбрасывается. Посмеется иной раз начдив над твоей информацией, гаркнет: «Шашки к бою!» — и помчал лихой полководец напролом, как бык на тореадора, никакой тебе военной хитрости. А потом еще и скорбит, что много потерял своих боевых товарищей, вечная им слава. А мог бы и не потерять, если бы знал, как воевал Юлий Цезарь. Вот бы мне доверили водить войска, какие бы фанфары славы гремели! И вообще, совершить бы что-то такое, чтобы имя твое запомнили все, даже далекие наши потомки. Да где уж тебе, дорогой товарищ Шафран, до таких великих свершений! Лишь бы товарищ Шорников похвалил — и на том спасибо...»

Так рассуждал о славе и своей скромной судьбе Илья Шафран, отправляясь в ночь на встречу в условленном месте со связным, который должен был передать новые сведения, добытые Анфисой Дятловой, и через которого Илья должен был растолковать ее новое задание.

Он шел, хорошо ориентируясь в ночи, предчувствуя, как после его возвращения в штаб Шорников станет дотошно расспрашивать об Анфисе: как там она, веселая или печальная, не угрожает ли ей опасность и не передавала ли чего устно лично для него, Шорникова. И когда узнает, что не передавала, почернеет, умолкнет и уйдет в себя.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

У Врангеля не было желания ехать в театр. Он никогда не принадлежал к поклонникам Мельпомены, считая, что театр — это нечто искусственное, не относящееся к тем ценностям, какие имеют ощутимую пользу для человека, посвятившего себя исключительно военной карьере. Не был он и меломаном, и потому горячие заверения полковника Волобуева о том, что в спектакле будет много музыки и танцев, не прибавили ему желания отправиться в театр. Все, что не относилось к его непрестанной и неутолимой жажде славы, к рождению все новых и новых замыслов, способствующих развенчанию его главного соперника — Антона Ивановича Деникина, не могло привлекать Врангеля, ибо не имело для него никакого практического значения.

И потому, когда полковник Волобуев