И все-таки уже через четверть часа отец был на танцплощадке — в «попытках танцевать» под оглушающую музыку. А когда случился второй приступ боли, его партнерша — наверняка от смущения — просто отвернулась от него и замерла, глядя на столик, где сидели их друзья. Затем поспешила к столику и отправила одного из молодых людей присмотреть за отцом и подать трость. Между тем они с другой женщиной из компании, опустив головы, — по всей видимости, опять же от стыда, — собрали вещи за столом и теперь торопились к выходу. Возможно, они дождались снаружи, пока не присоединятся сопровождающие их мужчины, — но нельзя исключить, писала Жозефина, что они не ушли вовсе без своих сопровождающих.

Эти моменты неудач с «молоденькими девицами» Бетси и Жозефина живописали ярче всего. Возможно, из-за неоднократных неудач им казалось, что с их стороны нет нужды в возмущении или вмешательстве. Более того, если тот тип женщин, который отца интересовал, был им не по вкусу, по крайней мере, они наверняка понимали, что эти женщины не представляют очевидной угрозы порядку вещей — а именно вдовствующему статусу отца. В письмах они признавались, что сбиты с толку, почему отец продолжает ходить в «танцевальные заведения», если ему так трудно танцевать, причем туда же, где, как он знал, появляются его дочери. Мне ответ казался довольно простым. Это единственные ночные заведения, названия которых были ему известны. Именно о них он так часто слышал от дочерей. И наверняка воображал, что кажется в глазах молодых друзей не таким пожилым и куда более умудренным, если может предложить новые места для развлечений. Я уверен не только в том, что эта мысль приходила сестрам в голову, но и что она служила поводом для извращенной гордости — то, что они поставляли те самые сведения, благодаря которым он выставляет себя дураком.

Но в вечер перед отправкой в Мемфис ярче всего в памяти всплыли рассказы о самой недавней ночи отца в городе. В тот раз присутствовали обе сестры и юный Говард Мерсер — возможно, в качестве платного эскорта. Так или иначе, Бетси и Джо обе были в «Красном фонаре» с сопровождением, когда туда прибыл отец. Прибыл, как водится, с компанией людей, которых его дочери видели впервые (компания каждый раз была другой). Войдя, он тут же направился в сторону столика, где сидели Бетси и Жозефина. Пока он приближался, обе они переглянулись с удивлением и возбуждением в глазах. (Эта деталь, разумеется, поступила от Говарда и передана мне Алексом.) Не знаю — и сомневаюсь, что знали они сами, — боялись они неизбежного столкновения или же предвкушали с определенным восторгом. Во всяком случае, когда он подходил, обе дочери одновременно заметили во внешности отца нечто странное и поразительное. На нем не было очков в роговой оправе. Либо он надел контактные линзы, либо его дочери спасены. Учитывая операцию по поводу катаракты тремя годами ранее, первое казалось крайне маловероятным. И разумеется, истинным оказалось второе. Без очков он не видел дальше носа. Наконец, перед тем как сесть с друзьями за столиком в трех метрах от дочерей, он повернулся и посмотрел в их сторону, явно не узнавая. Следующий час прошел без примечательных событий. Старик даже «попытался танцевать» и преуспел не больше, чем в прошлые ночи. Со своего места сестры время от времени видели, как отец кладет ладонь на руку «молоденькой девицы», сидящей рядом. Но, в конце концов, вернувшись с танцплощадки с отцом, эта женщина извинилась и удалилась в женскую уборную. Через несколько минут отец тоже встал и, похоже, спросив дорогу у другого человека за столом, начал осторожно пробираться к двум дверям уборных. Несомненно, он специально дождался, когда не играла музыка и потому на танцплощадке никого не было. Он справлялся неплохо — для человека без очков, — пока не достиг дверей, расположенных вплотную друг к другу в противоположном конце зала, с надписями «Дамы» и «Джентльмены». Бетси и Жозефина наблюдали за его успехами с некоторым восхищением. И каждая думала, — как они позже напишут мне, — насколько же это типично для отца. Жозефина в своем письме отметила, что отец всегда умудрялся ввязываться в сложные ситуации, но и всегда выпутывался благодаря какому-нибудь решительному маневру и в итоге оказывался в положении еще лучшем, нежели раньше. Впрочем, она упоминала об этом потому, что в данном случае дела обстояли совсем иначе.

Сестры наблюдали за происходящим с нескрываемым восхищением и, полагаю, даже удовлетворением, пока, к своему полному ужасу, не осознали — вновь одновременно: отец ошибся дверью. И тут же исчез за ней. Пропал из виду всего на несколько секунд, а когда снова появился, уже не пошел в сторону правильной. Вместо этого он направился с потерянным видом и неуверенной походкой к своему месту за столиком. Теперь уже заиграла музыка, и он маневрировал между танцующими парочками, как пьяница, пока наконец не повернул в совершенно противоположную сторону. Его щеки заметно раскраснелись — что было заметно даже на расстоянии, — и сестры предположили, что в дамской комнате он получил пощечину, а то и не одну.

Наконец один из мужчин из-за его столика заметил, что он слоняется по танцплощадке, и, наверняка решив, что это последствия выпитого, отправился на выручку. Видимо, он и остальные участники компании не заметили ошибки отца, потому что, когда он снова сел и произнес одну фразу, весь стол покатился со смеху. А отец, некоторое время глядя в пустоту, наконец опустил голову на стол и больше не поднимал. Когда через какое-то время его спутница не вернулась, одна из женщин встала и поспешила в уборную. Несколько минут туда спешно заходили и выходили официантки и другие посетительницы. А вскоре к столику отца подошел управляющий «Красного фонаря», здоровяк с черными усами и черной бабочкой, и тяжело положил ему руку на плечо. Тут же мужчина, вернувший отца с танцплощадки, помог ему подняться. Затем они вдвоем, не дожидаясь спутницы отца, забрали шляпы и пальто и удалились через боковую дверь, которую показал управляющий.

Думаю, сестры еще оставались в баре, но не так долго, чтобы определить, вернулась ли к столику подруга отца из дамской уборной. В письме Жозефины говорилось: «Ты сам видишь, до какой нелепицы доходит. Не представляю, как отец от этого оправится, но ты его знаешь. Он несгибаем. Тут ничего не поделать, можно только присматривать за дорогим стариком. Быть может, последний вечер положит конец его дурачествам. Как знать? Так или иначе, остается сохранять чувство юмора и искать в его приключениях смешную сторону. В конце концов, он все еще наш отец. Мы никуда без него, а он никуда — без нас».

Когда я получил звонок о миссис Стокуэлл и несчастном отце, я уже страдал от одиночества без Холли и задумывался о том, каково будет стареть в изоляции. Холли не было всего неделю, а ей уже перестали звонить на наш телефон. Думаю, при обычном положении вещей я бы, может, и поддержал беспокойство сестер об отце с некоторым даже удовольствием, но точно не подумал бы отправляться на Юг и участвовать во вмешательстве в дела помолвленной парочки, которое они планировали. Просто в целом бы чувствовал, что Бетси и Джо в своем праве и действуют по велению долга — мешают отцу выставить себя дураком окончательно и бесповоротно, раз уж он теперь в том возрасте, когда говорят про «бес в ребро». И не ставил бы под сомнение их здравый смысл в отношении их собственных интересов и завещания отца. Кто это придумал, спрашивал бы я себя, что ничем не примечательная миссис Клара Стокуэлл должна стать единственной наследницей кругленькой суммы, которую отец скопил благодаря своей очень прибыльной юридической практике за последние тридцать лет? Разумеется, никакой землей семья давно не владела — и о внуках думать не приходилось, — но надо принимать в расчет и другие пункты в описи имущества, вещи сентиментальной ценности. Например, наборы столового серебра — два старинных и один с позолоченными кофейными ложечками, — серебряные чайные сервизы и многочисленные канделябры, почти все принадлежавшие бабушке из Нэшвилла или прабабушке из Ричмонда. Была мебель еще более солидного возраста, в том числе два огромных гардероба, собранных рабами в Торнтоне, которые отец возил с собой всюду для самых ценных предметов одежды. (Возможно, возил даже в Вандербильт, когда там учился.) Потом большое количество викторианской мебели из красного дерева: зеркальный сервант, спальные гарнитуры, книжный шкаф — все это досталось от бабушки из Нэшвилла и прабабушки из Ричмонда. Памятуя об этом имуществе, которое бабушка еще в детстве приучила нас любить и почитать (хотя по-настоящему оно меня никогда не заботило), я бы вместе с сестрами задался вопросом: почему наследницей должна стать ничем не примечательная миссис Клара Стокуэлл, вдова — явно возлагавшая на это имущество такие надежды, что даже готова была выйти за восьмидесятилетнего мистера Джорджа Карвера?