Сельская гостиница. Комната. Утро.

– Но я! Но мы! Но… Что?! Вы завтра прилетаете? Так? Самому?! И… Не ждать вас?! Но… – Гороховский отбрасывает телефон, смотрит на него, как на змею. Хватается за голову и кричит Гутману: – Почему меня не придавило могильным камнем цадика?! Ну, скажи, Бэрэлэ, мне нужно это было?! Подвести самого Финкельштейна! Мне не надо было рождаться! Я сейчас выброшусь в окно.

Площадь у сельской гостиницы. Крыльцо. Утро.

– Что он орёт? Переведи! – командует милиционер деду Грицько.

– Он собирается покончить жизнь самоубийством. Выброситься в окно.

– Что тут выбрасываться. Первый этаж.

– Ну, ты, Сашко, брось! Он всерьёз.

– С ума сошёл, что ли?

– Ой, боюсь, что не один он с ума… – Дед Грицько поворачивает голову и видит то, про что только что услышал из доклада Гороховского, – по площади проходят его внучка Рита и юный хасид. Они его не замечают. Они вообще ничего не замечают. – А завтра ещё и сам миллиардер приезжает, – добавляет дед.

– Зачем? Из-за аварии? Так все живы!

Дед Грицько поворачивает голову милиционера Нечипоренко. Тот видит Исаака и Маргариту. Челюсть у него отваливается.

– Подожди! Я ж сам про аварию принимал информацию! Два бородатых иностранца. Оба в больнице. Так! Теперь у меня что-то с головой. – Тут он приходит в себя, пристально смотрит на деда Грицька. – Ну, дед! Значит, дочку мою Раю побоку, и тихо-тихо свою Марго…

– Что ты лепишь?! Я сам пять минут назад их увидел. Вот сейчас пойду, спрошу, что и как…

– Стоять! Бояться! Так! Кончаем конспирацию! Я должен доложить это всё в район!

Каким рейсом этот миллиардер летит?! Аэрофлотским или «МАУ»?

– Ну ты, племяш, совсем плохой. Какой на хер там «Аэрофлот»?! У него ж свои самолёты. И пароходов, говорят, куча. У этого моего… – Дед Грицько задумывается, смотрит вслед влюблённым. – У «свата»[84]моего!

Село Песчаное. Автобусная остановка. Утро.

Всё село в сборе. Все принаряжены. Всех дочек, которые на выданье, выставили вперёд. Вот семейство механизатора Онищенко с транспарантами на идише и иврите. Впереди заплаканная Элеонора в платье с оборочками и в шляпке.

Сзади в толпу встречающих входят Маргарита и Исаак.

– Тётя Маруся, а что тут такое делается? – удивляется Рита. – Кого встречают?

– Да тут хлопца одного с Америки, – говорит жена механизатора Маруся. – У него дед миллиардер. Ой! – она замечает Исаака. Тычет в него пальцем. – Исаак? «Шолом Алейхем»?

– «Алейхем Шолом»! – улыбается Исаак.

– Ой, люди добрые! «Рятуйте»![85]– кричит жена механизатора Маруся, и все поворачиваются на крик. – Исаак! Это как же он приехал? Авария же была!

– А его «скорая помощь» потеряла, – объясняет Рита.

– А ты, значит, подобрала… Люди добрые! Стоп! А на могиле цадика он уже был?

– Всю ночь.

– И уже молился?

– Молился.

– И ты там была?

– Да.

– И ему на глаза попала?

– А что?

– А уже ничего! – Жена механизатора машинально стряхивает солому с плеч Маргариты, замечает солому на плечах Исаака. Кричит: – Бабоньки! Отбой воздушной тревоги! Шёлк, крепдешин, рюшечки, оборочки. Приехали! Всё даром! Ритка Грицькова всех обставила.

Все очень быстро всё понимают. Кроме наших влюблённых. Исаак и Рита пожимают плечами, переглядываются и уходят.

Механизатор Онищенко смотрит им вслед. Подзывает дочь свою Элеонору:

– Значит, дочка, ты говоришь, что любишь Миколу?

– Вы ж, папа, сказали «Нет!». «Шо» план…

– А, планы… На то они и планы, чтобы меняться. Давай сюда Миколу! Благословлять вас буду.

– Ой! Я ж тебе говорила! Пропал Микола! Может, он с горя… Я вчера всё село оббегала.

Подъезжает рейсовый автобус. Из него вываливаются избитые Жора и Федька. Следом выходит в порванной рубашке Микола. Элеонора бросается к нему. Целует.

– Осторожно! – Микола испуганно косится на механизатора, – Твой батя смотрит…

– Папа сказал: «Да!» – кричит Элеонора изо всех сил.

И тут же всё село окружает Миколу и Элеонору, и все приготовленные цветы вручаются им.

В это время на площадь выруливает машина «скорой помощи» из больницы города Ирпень. Из неё выходит забинтованный водитель с бородкой, вёзший вчера наших хасидов из аэропорта. Он выкатывает в инвалидном кресле рава Залцмана. У того рука в гипсе. Нога в гипсе.

Жители села разглядывают эту парочку.

Сельская гостиница. Комната. Утро.

Невменяемый Гороховский носится по комнате. Останавливается у окна. Видит…

Улица села. Утро.

…уходящих по улице Исаака и Маргариту.

Сельская гостиница. Комната. Утро.

С разрывающим душу, трагическим скрипом открывается дверь в комнату. И из темноты к Гороховскому устремляется рыдающая фигура. Это бледная, как смерть, мама Рива:

– Реб Гороховский?! Помогите. Мой свёкор[86]говорил, что в случае чего… Вы всё понимаете! Вы всё можете! Я не переживу! Моя дочка Реббека…

В дверях возникает вся светящаяся от любви Бекки:

– Перестань, мама! Реб Гороховский, я хочу замуж! Вот за него. За Олега. За Олежку!

За её спиной возникает смущённый и весь такой тоже светящийся от переполняющих чувств один из телохранителей – Олег Тягнибок, по кличке «Мелкий».

– Вы слышите!? Нет, вы слышите?! Реб Гороховский! Вы же родной человек. Здесь среди… – причитает мама Рива. – Что вы молчите?! Мы с вами виделись часто. На свадьбах, на похоронах. Мой свёкор Соломон Розенберг…

– …Реб Розенберг? А это Реббека Розенберг? – пытается осознать Гороховский.

– Да! А я Рива. Я мама Бекки! Несчастная мама! «Вэйзмир»! Я не переживу! Вы меня, конечно, помните. На похоронах директора иешивы Рава…

Гороховский остатками разума фиксирует светящихся от любви Бекки и рослого украинского хлопца по кличке «Мелкий». А тут ещё его ударяет ключевое слово «похороны»… Он издаёт дикий вопль и, оттолкнув Гутмана, выпрыгивает в окно со словами:

– О! На похоронах! На похо…

Село Песчаное. Автобусная остановка. Утро.