Ошалевшая от счастья Бекки Розенберг смотрит на своего «Мелкого». Но рядом бдительная Мама Рива и сам мистер Соломон Розенберг. Потому что никаких касаний до свадьбы!

Исаака поднимают на стуле над толпой. А на женской половине поднимают Маргариту. Несут их навстречу друг другу. Они плывут над морем голов.

Поле свадьбы. Утро.

Многие заснули прямо за столами и вокруг. Между ними пробирается хасид. Будит своих, и они цепочкой, чернея в тумане, тянутся к реке, собираясь на «микву»[119]перед утренней молитвой.

Улицы села. Машина наблюдения «Молоко». Утро.

Мерцают экраны. Рядом спят техники. Спит охрана вокруг. На пультах пустые бутылки из-под водки. Тарелки с едой.

Улицы села. Машина наблюдения «Хлеб». Утро.

На пультах пустые бутылки из-под горилки. Недоеденные бутерброды. Мерцают экраны.

Улицы села. Утро.

Хасиды стучат в окно хаты деда Грицько. Исаак целует Маргариту, быстро одевается и бежит к реке.

Река. Утро.

Хасиды говорят благословение и окунаются в молочную от тумана реку. С ними сам миллиардер Финкельштейн.

Поле свадьбы. Свадебные столы. Утро.

Многих сон застал врасплох. Спит даже бдительный милиционер Нечипоренко рядом с женой, уронив голову между тарелками на свадебный стол.

Хасиды будят к молитве спящего у стола Саймона Стерна. Тот просыпается и, уходя, ненароком будит Мака О'Кинли. А он сразу включает свой лэптоп. Входит в индексы биржи. Замирает, не на шутку озадаченный. Громко ахает.

Просыпается бдительный полковник Голодный. Толкает в бок спящего за столом лейтенанта Плоткина. Сует ему его лэптоп.

– А ну, лейтенант, загляни в свой электронный талмуд. Может, будем пенсию этому Финкельштейну выпрашивать.

Лейтенант смотрит на экран компьютера. Вздрагивает. Тянется к водке. Полковник его останавливает.

– Пятнадцать точка девять, – заикается лейтенант.

– То есть?

– А то, что после этой паники на бирже, товарищ полковник… Куда наш миллиардер не встрял… Короче, он сегодня в три раза богаче, чем вчера.

– Ну, бля! – задумывается над тарелкой с недоеденным холодцом полковник Голодный. – Вот я же тебе говорю всегда, Вова… Есть Бог! Есть! – Он встаёт по стойке «смирно» и смотрит на холм, над которым встаёт солнце.

У Мемориала Цадика на холме. Утро.

Много людей. Молятся. Селяне. Гости. Развеваются на ветру белые, полосатые талесы хасидов, одеяния арабских шейхов, буддистских монахов.

Звучит хорал. Детский голос начинает молитву:

– Да возвысится и освятится Имя Его! Амен! В мире, сотворённом по воле Его…

Сначала соло, потом голосов становится больше. И наконец, звучит мощный хорал. Общий на разных языках гимн «Аллилуйя».[120]Басы в хоре, цимбалы, колокола.

Молится Финкельштейн и дед Грицько. Саймон Стерн, Мак О'Кинли. В своей инвалидной коляске молится рав Залцман. Молятся Гороховский и Гутман. Мэр Борсюк, милиционер с женой и дочкой Раей, механизатор со своей семьёй. Элеонора, Микола. Все девушки – невесты села. Дряхлый дед. Жора и Федька. «Эсбэушники» и мафиози. Президенты, премьер-министры…

Совершают намаз арабские шейхи. В нирване кришнаиты, Голубеет небо, проплывают облака над землёй. Всё наполнено Благодатью Божьей.