— А Анвар-тенг, — спросил Каландрилл, надеясь, что не переступает дозволенного, — принадлежит только Сото-Имдженам?

— Анвар-тенг — это другое, — сказал Чазали. — Анвар-тенг — обитель Сото-Имдженов, но он также и то место, где заседает махзлен и живут и работают вазирь-нарумасу.

— Но если восставшие отреклись от махзлена… — Каландрилл помолчал, тщательно подыскивая слова, — что будет с коту Анвар-тенга?

Чазали, хмыкнув, уставился на бокал с вином. Каландрилл подумал было, что оскорбил его, но киривашен вдруг небрежно взмахнул рукой и сказал:

— Те, кто отвернулся от махзлена, — просто тенсаи. Не более того. Они не знают, что такое преданность. Те, кто последовал за ними, тоже тенсаи. И даже хуже.

Его гортанный от природы голос звучал хрипло, как рык взбешенной собаки. Каландриллу хотелось побольше узнать о войне, о продвижении войск, о том, смогут ли они разрушить стены Анвар-тенга, но по тону Чазали, по его напряженным плечам, по яростному выражению лица он понял, что лучше этого не делать. Чазали резким движением налил себе вина и сделал несколько больших глотков, словно во рту у него стоял неприятный привкус, а затем сердито набросился на пищу.

Каландрилл решил не настаивать и повернулся к Очену.

Вазирь заинтересованно беседовал с Ценнайрой, и на какое-то время Каландрилл оказался предоставлен самому себе. Он смотрел на Ценнайру. Дера, как же она красива! Каландрилл подумал о том, что мог бы много ей рассказать, если бы только губы его не дрожали, а комплименты не превращались в неуклюжее бормотанье. Он вновь отругал себя за детскую застенчивость; и тут Ценнайра посмотрела прямо на него. Каландриллу показалось, что улыбка ее осветила комнату; щеки его порозовели, и он, сам не зная почему, отвернулся, неловко потянулся за вином и перехватил на себе задумчивый взгляд Чазали. Киривашен приподнял брови и отрывисто спросил:

— Она принадлежит тебе? Здесь у нас все приспособлено только для воина. Боюсь, у нас нет больше опочивальни.

— Ничего, — пробормотал Каландрилл, — это неважно Она не… Мне вполне подходит моя опочивальня.

Чазали, словно сожалея о недавней вспышке гнева и чувствуя, что затронул деликатную тему, улыбнулся и сосредоточился на фруктах, поставленных перед ним слугой.

К облегчению Каландрилла, ни о войне, ни о женщинах разговора больше не было. Наконец трапеза подошла к концу, и Очен заявил, что оставит их, дабы продолжить работу по очистке крепости. С его уходом остальные тоже стали расходиться, и Чазали приказал воину проводить гостей в их опочивальни.

Ценнайра взяла Каландрилла под руку, и он опять начал нести какие-то глупости о пище и о хозяевах. Он лопотал как ребенок, но Ценнайра улыбалась и поддерживала разговор, словно не замечая его смущения. Каландрилл, однако, не мог не отметить некоторой рассеянности, словно ей не давала покоя какая-то мысль. У дверей своей комнаты она попрощалась и ушла, не обернувшись.

Кати уже не было. Каландрилл помахал рукой Брахту и закрыл за собой дверь.

На усыпанном звездами небе сияла почти полная луна, и, облокотившись на подоконник, Каландрилл вдыхал ароматы ночи, отдавая себе отчет в том, что не ощущает запаха оставленного Рхыфамуном колдовства. Потом вспомнил об овладевшем им ранее отчаянии и о словах Очена, и его передернуло. Неужели колдун чувствует его присутствие? Неужели он может коснуться его через эфир? Хорошо еще, что джессеритский маг очистил крепость от колдовства Рхыфамуна. Внезапно с другой стороны двора до него донесся легкий запах миндаля. В воздухе на мгновение проступили световые знаки, которые рисовал Очен. Серебристоволосый маг колдовал без устали. Трупный запах почти развеялся. Каландрилл зевнул, отвернулся от окна, снял непривычные одежды, аккуратно сложил их, задул свечу и с удовольствием растянулся на кровати. Он закрыл глаза и представил себе лицо Ценнайры. Сон мягко овладел им.

Ценнайра, раздевшись, сидела на кровати, расчесывая волосы. В голове у нее роились беспокойные мысли.

Она уже не сомневалась, что Очен — могущественный колдун. Но разгадал ли он ее тайну? Он не обмолвился ни словом, даже наоборот, за трапезой выказал себя интересным, умным и знающим собеседником. Но сомнение оставалось. Если Очен ее разгадал, то почему ничего не сказал? Он прикоснулся к ее уму, когда дал ей дар языка, и она была уверена, что в тот момент он все понял. Но не сделал ни малейшего намека. Может, не так далеко углубился в ее ум? А может, просто не хотел показывать, что знает? Эта неуверенность не давала ей покоя. Она не знала, на что решиться. Ее окружали одни колдуны, у нее не осталось выбора, как у загнанного охотниками оленя, которому только и остается, что броситься головой вперед.

В алькове стояло зеркало. Взглянув на свое отражение, Ценнайра вспомнила об Аномиусе и решила связаться с ним, понимая, что ее хозяин тоже представляет угрозу ее жизни. Думает ли он о ней? Злится ли на нее? Или настолько занят войной тирана, что ему сейчас не до своего создания? Она едва не проговорила заклятие, но вовремя остановилась, вспомнив о том, что рядом Очен, могущественный колдун. Стоит ей попытаться связаться с хозяином, как джессеритский маг тут же это учует. И что он сделает тогда?

Ценнайра закончила туалет, успокаивая себя тем, что пока ей все равно нечем заинтересовать Аномиуса. Она вздохнула и спрятала зеркало и расческу в сумку, не переставая размышлять о своем положении.

Если вдруг Аномиус разозлится, не проведет ли он колдунов тирана и не вернется ли в Нхур-Джабаль, дабы уничтожить ее живое сердце? В этом случае она будет бессильна что-либо сделать. И посему, чтобы не доводить дело до крайности, надо воспользоваться зеркалом.

Но тогда она, без сомнения, выдаст себя, и Очен, конечно расскажет все Каландриллу и другим. И тогда… Тогда она будет уничтожена магией. Что бы она ни предприняла, ее поджидает опасность. Она оказалась в безвыходном положении.

Наберись терпения, сказала себе Ценнайра. Ей оставалось только надеяться, что Аномиус слишком занят на войне, чтобы вспоминать о ней и возвращаться в Нхур-Джабаль, что Очен не разгадал ее и не будет использовать против нее колдовство. Ей оставалось только ждать или бежать.

Она затушила свечи, как поступило бы любое существо с бьющимся сердцем, и легла в кровать — дожидаться утра.

Она не спала, размышляя и размышляя о своем положении, но так и не пришла ни к какому решению. Неожиданно в дверь едва слышно постучали.

Ценнайра ответила не сразу, как если бы на самом деле спала. Может, это Каландрилл? Он явно ею заинтересовался. Настолько, что даже не скрывал этого весь вечер. Ей нравились его произнесенные дрожащим голосом комплименты. Ей импонировала его невинность — явление редкое в ее предыдущей жизни. Неужели он набрался смелости и пришел к ней? Любой другой менее осторожный или более уверенный в себе мужчина не стал бы так долго ждать. Ценнайра улыбнулась — ей было приятно его внимание. Он красив, а если он в нее влюбится, то она сумеет распорядиться этой любовью: стоит юноше провести ночь в ее объятиях, как наутро он будет без ума от нее, и тогда у нее появится мощный союзник. Обе мысли понравились ей, и она даже не смогла бы сказать, какая больше.