– Моя названая мать? – удивился тот, видя таковую перед собой.

– Ну не я же! Я спрашиваю про твою тещу, мать твоей жены Мари-Лор…

– Ах вот что… ну конечно, – с улыбкой ответил Людовик, – теперь понятно.

Мартен незаметно подталкивал его, побуждая выйти из ванной, но мачеха прочно стояла в дверях. Багровый цвет ее лица, даром что чуточку поблекший за последние три дня, все-таки напоминал скорее о фовистах, нежели об импрессионистах.

– Фанни… ну конечно Фанни… Как странно, а я и не считал ее родственницей, – пролепетал Людовик.

– Прошу меня простить, мадам, – вмешался дворецкий, который, почуяв надвигавшуюся опасность, подошел к двери.

– А куда это вы спешите, Мартен? Вы так и не объяснили мне, ни тот ни другой, что вы собирались делать с этой розовой тряпкой? Ладно, тем хуже! Я смотрю, эта комната совсем не обставлена, – заключила она, неодобрительно покачав головой. – Я знаю, что у бедняжки Фанни нет в Париже стометровой квартиры, но здесь-то, в этой спальне, я же ей предлагала поставить всю необходимую мебель! Ну и ну…

Небо стало бледно-голубым, а на следующий день и вовсе лазурным. И лицо Сандры тоже сменило свой цвет сырого мяса на серовато-синий, весьма напоминающий синяк. Успокоенная этой переменой, она полюбовалась своим красивым, уже не таким кровавым профилем и назначила партию бриджа во второй половине дня у себя в спальне, пригласив Фанни и Мари-Лор (мужчины в этом доме глубоко презирали бридж). Правда, обе дамы уже много лет не участвовали в карточной игре и, следовательно, были слабыми партнершами, в отличие от четвертой участницы – «королевы», в миру носившей имя «мадам де Буайё», – по словам Сандры, «полученное от двоюродного деда Людовика XVI» и, по ее же словам, «способное уберечь от любой гильотины».

Людовик, планировавший лесную прогулку с Фанни, понял, что не увидит ее. Три дамы кое-как, бочком, разместились возле постели Сандры, удобно восседавшей в подушках напротив. А Людовик, решив утешиться, стал играть в теннис у стенки возле комнаты мачехи и нечаянно послал мяч в ее окно, и тот, разбив стекло, вдребезги разнес ее очаровательные фарфоровые статуэтки. За что навлек на себя проклятия Сандры, упреки бедной «королевы», которой мяч попутно испортил прическу, выговор жены, и все это под смеющимся взглядом Фанни, который с лихвой утешил его. В результате он все-таки отправился гулять в лес. Тем временем Анри мирно наслаждался сиестой.

А партия в бридж продолжилась, на сей раз без всяких происшествий. «Королева» играла в карты с утра до вечера и привыкла возвращаться с богатой добычей на красивую виллу своего супруга, некоего Виллабуа, брак с которым она расценивала как последнюю ступень к трону. И теперь была совершенно уверена, что эти две неопытные парижанки обеспечат ей достаточную сумму для оплаты ее швейцарской гвардии. Мари-Лор и Фанни играли против Сандры и «королевы». Увы, во время этой двухчасовой королевской баталии Фанни продемонстрировала дерзкую, блестящую игру, и разгневанная венценосная особа тщетно пыталась ей противостоять. К восьми часам вечера Мари-Лор под унылые причитания Сандры с веселым торжествующим смехом подсчитала вслух выигрыш матери и свой.

– Боже мой, – воскликнула Фанни, – какая чудесная игра! Да это же трехмесячная плата за парижскую квартиру, и все благодаря даме треф (позволившей ей эффектный финальный ход).

«Королева», разбитая в пух и прах, опозоренная и совершенно убитая, расплатилась, попрощалась и поспешила откланяться.

– Н-да, на ее коронации нам фрейлинами не бывать, – пошутила Фанни.

– Я вовсе не хотела затевать эту игру, – жалобно сказала Сандра.

– О, конечно, и тем не менее она обойдется вам в десять тысяч франков, – уточнила Мари-Лор, напоминая прижимистой свекрови, что та должна выплатить свой долг.

Делать нечего, Сандре пришлось раскошелиться. Мари-Лор ее утешила:

– Ничего, мама, зато вы прекрасный партнер, мне было приятно с вами играть.

– Везет в картах – не повезет в любви, – ехидно парировала Сандра. Что вызвало неудержимый хохот у тещи Людовика Крессона, совершенно непонятный ее партнершам.

Фанни разобрал такой смех, что ей пришлось спешно выскочить из комнаты и побежать по лестнице, ведущей в ее спальню.

* * *

Людовик постучал к ней в дверь еще до того, как зазвонил колокол к ужину. Фанни поняла, что книги, которые она ему привезла, навели на него сонливость сильнее, чем любое снотворное. Казалось, причиненное ему зло теперь может исправить только она, и эта мысль на миг привела ее в полную растерянность. Всю свою жизнь Фанни чувствовала себя защищенной, сначала полагаясь на Квентина, затем, после его смерти, на самое себя – конечно, не без трудностей. И уж конечно, она и вообразить не могла, что ей придется защищать права какого-то вполне взрослого мужчины. От этого семейства исходила угроза, хуже которой ничего не было: оно могло под любым предлогом вернуть его в одну из тех адских обителей покоя и безмолвия, откуда он только что вырвался. Вот почему он прятал глаза и избегал любой темы, связанной с предстоящим нашествием непомерного количества гостей, неизвестных ему, готовых его судить, готовых поддержать Сандру в любых происках, направленных против него. И безразличие отца отнюдь не придавало ему уверенности в себе.

Фанни с горечью осознала, что даже Сандра, вставшая на ноги, даже Сандра, с ее теперь уже бледно-розовым лицом, не избавит ее от необходимости опекать этого юного любовника, нелепого, безответственного и беззащитного. Единственной энергией, воодушевлявшей Людовика, была его страсть к ней, но и это чувство ему приходилось скрывать, как мальчишке, – в тридцать-то лет! Фанни, очаровательная, безупречная Фанни нежданно-негаданно оказалась вовлеченной в эту невероятную буржуазную комедию – вовлеченной и виноватой.

Тем не менее она успела с юмором рассказать Людовику о партии королевского бриджа, рассмешила его и в результате начала смеяться сама. Но тут же и рассердилась на себя – она никогда не могла полагаться на прочность или продолжительность своих эмоций, мгновенно переходя от одного настроения к другому; единственно незыблемыми были только ее счастливые чувства. «Вот в этом и заключается все ее очарование», – говаривал Квентин.

Увы, Фанни еще не знала, что пробудила страсть «пернатого хищника» – хозяина дома, отца своего возлюбленного, и что эти несколько недель, посвященных семейному долгу, превратили ее в роковую женщину. Сам факт, что это произошло в Туре, а не в Париже, делал внешний мир с его неурядицами каким-то нереальным. Хотя Фанни знала, что это ощущение нереальности происходящего в высшей степени обманчиво.

Фанни и Людовик явились на ужин последними. Спускаясь по лестнице, они смеялись и шутили; он поддерживал тещу под локоток с покровительственным видом заботливого зятя. Остальные члены семьи с мрачным подозрением воззрились на веселую запоздавшую парочку, явно желая пристыдить или обличить их неизвестно в чем. На секунду Фанни обуял неудержимый хохот – совершенно неуместный в этой столовой, куда в довершение всего тайком пробрался пес Ганаш, улегшийся под стулом Людовика.