– Вы сегодня последние! – недовольно проворчал Анри, но все-таки встал при появлении Фанни. – Филипп, вам не кажется, что ваша сестра, моя супруга, сегодня не такая уж багровая?

– Сандра совсем не багровая, – успокоила его Фанни. – По-моему, сегодня у нее бледное, скорее даже слегка голубоватое лицо. А завтра…

Тут она услышала любезный голос Анри и подивилась его словам:

– …а завтра, если вам и впрямь удастся вистовать против бесстыдного жульничества моей супруги и нашей бедной «королевы», Сандра и вовсе пожелтеет…

– Правила бриджа в этом доме кажутся мне весьма сомнительными, – заявил Филипп. – А я, слава богу, знаю, о чем говорю. Однажды в юности мне довелось всю ночь играть в покер с Джеком Уорнером, королем голливудского кино и голливудского же покера. Я вам разве еще не рассказывал? – И, не дожидаясь ответа, который, как он знал, будет негативным, ибо он только что выдумал этот рассказ, начал: – Там собрались три акулы покера – собственно, три короля Голливуда, – которые допустили меня к своему столу лишь потому, что заключили между собой пари: кто из них обыграет меня вчистую, до последнего доллара. Я тогда многих раздражал в Голливуде, потому что не добивался ролей в кино, – со смехом добавил он. – Просто со мной была женщина – очень красивая, но оставшаяся без гроша, а у меня в тот момент водились денежки. Короче…

Это «короче» вовсе не означало, что Филипп намерен сократить свой рассказ, но тут его очень кстати прервал Ганаш, которого нечаянно пнул Людовик, нервно перебиравший ногами под стулом. Визг собаки и всеобщий испуг прервали повествование, но вызвали неожиданную реакцию Анри Крессона.

– О, какой прекрасный пес! Ты откуда взялся? Решил нас приручить, не спросив разрешения? Ты прав: в этом доме приятно жить, не правда ли, Фанни? – спросил он с плотоядной усмешкой соблазнителя, заставившей ее похолодеть.

– Это самый лучший дом, который ты мог выбрать, – ответила Фанни, погладив Ганаша, и тот, трепеща от радости, обежал вокруг стола, чтобы представиться всем, кто там сидел.

Однако при этом он не подошел ни к Филиппу, ни к Мари-Лор, словно почуял их равнодушие, зато предусмотрительно остановился у ног хозяина дома, и правильно сделал, ибо тот после минутного приступа благоволения уже предвидел крики и возражения Сандры, дрожавшей за свои безделушки, особенно за те, что весили не меньше тонны.

«Ну и ладно, я ведь все равно разведусь, – подумал Анри, – а Фанни, похоже, любит собак. Ах, какая женщина! Какая женщина!»

И он посмотрел на Ганаша: веселая готовность к дружбе, которую он прочел в глазах пса, была такой приятной противоположностью неизменно суровому взгляду Сандры. «О, как я одинок в этом доме!» – подумал он и даже прослезился от жалости к самому себе.

– Хороший пес, – сказал он, нагнувшись к собаке, чтобы скрыть слезы. – Ну а как тебя зовут? Мартен, как его зовут? – внезапно заорал он, чтобы прийти в себя и показать, кто в доме хозяин. – Вы знаете его кличку? Только не вздумайте сказать, что вы впустили под мою крышу неизвестное, безымянное животное!

– Его зовут Ганаш, месье, – бесстрастно ответил Мартен.

Это торжественное объявление вызвало у Фанни громкий, неудержимый хохот. Хохот, который, казалось ей, она сдерживала с самого момента приезда, совершенно неуместный в тяжеловесном, причудливом интерьере гостиной Крессонады, – во времена Средневековья от такого кощунственного хохота рухнули бы стены.

Мартен удалился в кухню, донельзя шокированный поведением хозяина, растроганного любовью грязного, вороватого пса. Впервые со дня появления в этом доме он с симпатией подумал о Сандре – вот уж кто мгновенно вышвырнул бы этого Ганаша на улицу!

Но не успел он полностью оценить все достоинства Сандры, как властный оклик Анри призвал его обратно в столовую, и Мартен мгновенно, как в некоторых мультиках, возник там, с десертом на подносе. Все присутствующие, включая Анри Крессона, выглядели подавленными (хотя неудержимый, заразительный смех Фанни мог бы разрядить атмосферу). Анри – «пернатый хищник-претендент» – не нашел в себе достаточно сил и решимости, чтобы известить Фанни прямо здесь, нынче вечером, о том, что он намерен развестись, после чего они поженятся.

Его все выбило из колеи – и неожиданная симпатия к Ганашу, и усталость, и обильная выпивка, и рассказ о «королевском» бридже, и необходимость слушать байку о покере с этим Уорнером. Кстати, зря они не поаплодировали голливудскому триумфу Филиппа, хотя тот и не завершил свой рассказ, но, похоже, все остальные члены семьи тоже были слегка не в себе.

Итак, Анри закурил сигару – последнюю за нынешний день, как он думал. Филипп не курил, зато Людовик привез из своей психиатрической клиники какие-то странные сигареты, несомненно предназначенные только для пациентов, – от них несло то эвкалиптом, то мармеладом. Те немногие избранные, кому довелось попробовать такие, докуривали их до конца, но больше уже никогда к ним не прикасались.

Итак, Анри решил подождать до завтра, а там уж объявить Фанни, какое будущее ее ожидает. Несмотря на усталость, он пылко поцеловал ее руку и шепнул на ухо: «Верьте!» – но она, как истинно светская дама, изобразила удивление.

– Ну, спокойной ночи! – объявил он остальным и обратился к Людовику: – Говорят, ты разбил окно в комнате твоей мачехи?

– Да, и чуть было не оторвал голову «королеве», – со смехом добавила Фанни.

Вот уложить бы ее в постель рядом с Сандрой, красное и белое…

– И кто же это на меня настучал? – нахмурившись, резко спросил Людовик. Мартен, состроив постную физиономию, покосился на Филиппа.

– Лично я спал, – высокомерно заявил тот.

– И все-таки – кто?

Мари-Лор залилась краской ярости и стыда. Она занималась доносительством еще в коллеже, а в лицее Сюффрен одноклассники после подобной истории объявили ей бойкот.

– Послушайте, – поспешно сказала Фанни, – на нашем приеме с удовольствием выступил бы маленький оркестр из Тура.

Анри пожал плечами:

– Неужели вы сочли его достойным такой чести? Я ведь мог бы выписать самых модных музыкантов из Голливуда или Лас-Вегаса, знаете ли. С учетом тамошних связей Филиппа…

– А мне показалось, что турские музыканты прекрасно играют, – заметил Людовик. – Я вчера как раз проходил мимо и слышал.

– А я, – громогласно заявил Анри, – приглашал их к себе на завод, и они играли у нас в актовом зале, очень даже хорошо, и чисто, и с большим усердием.

– Если они будут так же усердствовать здесь, то в гостиной рухнет Венера Милосская, – с улыбкой сказала Фанни, – она и так качается при самом легком сквознячке. А это опасно для гостей. Может быть, ее выводит из равновесия отсутствие рук?

«Она обо всем успевает позаботиться!» – с умилением подумал Анри.

– Что-то я вас не понимаю, – раздраженно бросила Мари-Лор.

– У этой бедной дамы нет рук, разве вы этого не знаете? – ответил Филипп, не скрывая насмешливой улыбки.