одетые представители высшего общества, державшие в руках кружевные зонтики. С ранних лет Энни учили гордиться должностью ее отца, от него она переняла любовь к королеве и родной стране. Ей прививали армейские ценности: честь и достоинство. Если ее манера держаться и говорить не выдавала в ней представительницу привилегированного класса, то, по крайней мере, показывала: она знает, как вести себя достойно, и понимает, каков ее статус. Эти навыки останутся с ней до конца жизни, и даже став взрослой, она будет производить впечатление женщины из хорошей семьи.

Несмотря на постоянно мелькавшую перед глазами роскошь, повседневная жизнь и бытовые условия, в которых существовала семья Энни, были типичными для рабочего класса. Немногие привилегии, которые давала отцовская должность, сводились на нет ничтожностью его заработка. Пока Смиты жили в Виндзоре, они снимали жилье на Кеппел-террас. Дома на этой улице были построены и обставлены «со значительными затратами» с расчетом на то, что в них поселятся «небольшие благородные семьи». Трехэтажные особняки с «каминами из портлендского камня, богатой лепниной» и «прекрасными видами на Темзу» состояли из «двух гостиных, трех спален и комнаты слуг». В доме с общей кухней и уборной жили три армейские семьи[103]. В Найтсбридже им приходилось жить в домах с гораздо худшими условиями.

Между «аристократическими особняками и респектабельными домами» Найтсбриджа, всего в минуте ходьбы от дорогих магазинов, как раз через дорогу от казарм Гайд-парка находился маленький неблагополучный «кармашек». «Вдоль всей Хай-роуд от самой Найтсбриджс Грин выстроилась череда мюзик-холлов, таверн, пивных, устричных и дешевых табачных лавок» – «позор любого лондонского района»[104]. Также здесь располагалось доступное для семей военнослужащих жилье. Смиты всегда селились как можно дальше от злачных заведений. В 1844 году они сняли небольшой коттедж на Ратленд-террас рядом с Бромптон-роуд, но с годами арендная плата в приличных районах поползла вверх, оттеснив семьи военных на густонаселенные улицы между двумя самыми скандальными мюзик-холлами: «Сан» и «Тревор Армз». Рафаэль-стрит, тянувшаяся с востока на запад, пролегала буквально в двух шагах от этих рассадников порока. Дома там построили всего пару лет назад, но уже успели поделить на квартиры для семей с низким доходом. В 1854 году Смиты жили в доме № 15, где кроме них проживали еще как минимум две семьи; каждая семья занимала две комнаты.

Поздней весной того же года, когда едва потеплело, в лондонских газетах появились сообщения о тревожном росте заболеваемости скарлатиной. Вспышки скарлатины отмечались в Ислингтоне, Найтсбридже и Челси, хотя журналисты пытались успокоить читателей заверениями, что болеют «в основном рабочие классы». Третьего мая в «Дейли ньюс» появилась заметка о кучере, проживавшем в Итон-Мьюз-Саут, одном из богатейших районов Лондона: «беспощадная скарлатина унесла жизни пятерых его детей всего за девять дней». Читателей предупреждали, что вспышка в этом районе «очень серьезная». Трагические сообщения об эпидемии продолжали появляться в газетах все лето. «Неделя за неделей заболеваемость скарлатиной растет», – гласит заметка в «Морнинг пост» от 27 июля. «С некоторыми семьями болезнь обошлась особенно жестоко: известно о случае, когда трое детей в одной семье умерли за шесть дней». В начале июня Лондонская инфекционная больница объявила о кризисе: в больнице находились «свыше ста пациентов» только со скарлатиной. Положение усугубилось, когда началась вторая эпидемия: в Лондон пришел тиф.

Скарлатиной – стрептококковой инфекцией с симптомами, напоминающими грипп, и характерной красной сыпью – заболевали преимущественно дети. Тиф косил молодых и старых без разбора. Известный как «лагерная» или «тюремная» лихорадка, тиф передавался через укусы блох и вшей, обитавших в одежде, одеялах и постелях людей, которые жили большими группами в тесных помещениях. Как и при заболевании скарлатиной, у больных тифом повышалась температура и появлялась красная сыпь на теле. Если инфекция затрагивала мозг, больного ждала смерть. В середине мая обе эпидемии добрались до Рафаэль-стрит. Первым от скарлатины умер малыш по имени Джон Фасселл Палмер – ему не было еще и полутора лет. Доподлинно неизвестно, насколько быстро болезнь распространялась в тесных комнатах с пористыми гипсовыми стенами, но вскоре после того, как заболел ребенок Палмеров, болезнь пришла в дом Смитов. Мириам, которой тогда было два с половиной года, находилась под присмотром двенадцатилетней Энни. Мать Энни уделяла все время новорожденному Уильяму. В таком возрасте Мириам, должно быть, семенила по комнатам, смеялась и лопотала, опрокидывала стулья и путалась под ногами. Внезапно у нее начались жар и ломота, заболело горло, а смех сменился слезами. Когда появилась сыпь, никто уже не сомневался в диагнозе. Мириам промучилась до 28 мая; на следующий день ее спешно похоронили. Пока Рут и Джордж выхаживали младшую дочь, лихорадка началась у Уильяма: он тоже покрылся сыпью и умер пять дней спустя, 2 июня, в возрасте пяти месяцев. Забрав двух младших детей, через семь дней скарлатина потребовала следующую жертву – пятилетнего Илая.

Невозможно представить, что творилось на сердце у Джорджа и Рут, когда слег их старший сын Джордж Томас. Как и другие дети, он метался в лихорадке две недели. Все его тело покрылось сыпью. Пока хоронили его брата Илая, Джордж Томас лежал в постели, и состояние его ухудшалось. Семьям солдат не разрешалось прибегать к услугам полкового врача, поэтому Смиты были вынуждены обратиться к врачу, который запросил за свой визит баснословную сумму. У Джорджа Томаса оказался тиф. Он боролся с болезнью три недели и умер 15 июня.

Так всего за три недели смерть унесла четверых из шести детей Смитов. Современному человеку из западноевропейского общества не под силу осознать всю глубину этой трагедии, учитывая, что в наш век антибиотиков детям, скорее всего, удалось бы выжить. Но Джордж и Рут оказались бессильны перед лицом неизлечимой болезни. Смерть детей в Викторианскую эпоху приносила большое горе, но воспринималась как неотвратимое проявление жизни, хотя родителям и двум выжившим сестрам – Энни и Эмили – от этого было не легче. Даже когда после трагедии прошло уже много времени, смерть продолжала отбрасывать мрачную тень на жизни тех, кому пришлось ее пережить.

Рут и Джордж каким-то образом нашли в себе силы жить дальше. Два года спустя, в 1856 году, в Виндзоре у них родилась дочь, названная Джорджиной. В 1858 году за ней последовала еще одна Мириам – Мириам Рут. За это время Энни выросла и стала совсем взрослой девушкой с волнистыми темно-каштановыми волосами и выразительными голубыми глазами. Когда ее мать снова взяла на руки новорожденного, близился пятнадцатый день рождения Энни. Обычно в пятнадцать лет девочки прекращали обучение в школе и находили работу, чтобы вносить свою лепту в семейный доход. Большинство устраивались служанками, и для многих это становилось своего рода ритуалом перехода во взрослую жизнь: молодая женщина брала на себя обязанность по финансовой поддержке младших братьев и сестер, причем нередко для этого приходилось уезжать из родительского дома.