«Как, черт возьми, мне отсюда добраться до Трамница?» – подумал Беркхофф.

– Завтрак с половины восьмого до полдевятого, обед с половины первого до полвторого, а ужин в течение часа после шести часов вечера, – продолжала между тем вводить в курс дела нового пациента фрау Зенгер. – Таким образом, у вас еще есть время на перекус, и вы можете к ним присоединиться.

С этими словами она указала на горстку людей, преимущественно мужчин, стоявших на раздаче еды в ожидании того, когда повариха с добродушным круглым лицом и аккуратно убранными под сеточку волосами положит выбранные ими блюда на тарелку.

– Свободный выход во двор ежедневно с половины второго до половины третьего, – заканчивая ознакомление Тилля с распорядком дня, проговорила фрау Зенгер. – С десяти часов вечера до семи часов утра все пациенты запираются в своих палатах.

– Почему? – спросил Беркхофф.

– Почему мы вас запираем?

– Нет. Я хотел спросить, почему в третьем отделении все чувствуют себя так свободно?

Вместо ответа, она привела его к столу для самообслуживания в центре кафетерия, где наряду с сахаром, молоком и специями можно было налить себе из автомата различные напитки. При этом Тилль обратил внимание на то, что вся посуда, кружки и столовые приборы были сделаны из матового пластика, как для маленьких детей, чтобы те себя не поранили.

Фрау Зенгер взяла кружку, наполнила ее колой и сказала:

– Разрешите задать вам встречный вопрос: зачем вы здесь?

– Вы же читали мое личное дело.

– Я хочу услышать это из ваших уст.

– С чего мне начать?

– С вашего имени.

– Послушайте, это становится смешным.

С этими словами Тилль осмотрелся еще раз и понял, что именно его так удивляло: с тех пор как он покинул комнату интенсивного кризисного вмешательства, ему не встретился ни один санитар или медсестра.

– Здесь, в третьем отделении, содержится двадцать три пациента, – начала пояснять свой вопрос фрау Зенгер. – Трое из них страдают от постоянной или временной амнезии, причем один не помнит даже самого себя. А как с этим у вас?

В ответ Тилль тяжело вздохнул.

«Может быть, меня проверяют?» – подумал он.

Беркхофф собрался с духом и заявил:

– Меня зовут Патрик Винтер, мне сорок один год, по профессии актуарий, и я хочу умереть.

– Почему?

– А зачем мне жить дальше?

– Вот отсюда и начнем, – сказала фрау Зенгер, отпив колу из своей кружки.

Однако в этот момент ситуация полностью вышла из-под контроля. Этого не ожидали ни Тилль, ни, очевидно, сама руководитель клиники. Им не удалось уклониться от нападения, поскольку все произошло слишком быстро.

Пациент выскочил, словно черт из табакерки. В руках у него был нагруженный едой поднос, который он нес перед впалой грудью. Мужчина выглядел по-настоящему больным, причем не только душой, но и телом, выделяясь среди остальных впалыми щеками и изборожденным морщинами высоким лбом.

«Совсем как мертвая голова, обтянутая кожей», – только и успел подумать Тилль, как внезапно с возгласом «Эй, засранец!» мужчина толкнул его плечом.

Одновременно у Беркхоффа возникло ощущение, будто ему в глаз попал кусочек студня. Этот студень был теплым, можно даже сказать, горячим и, что казалось самым неприятным, сладким. Но пробовать на вкус и нюхать, чтобы понять, что это было на самом деле, не потребовалось: Тилль и без того догадался, что мужчина сморкнулся прямо ему на лицо и плюнул в рот.

– Что за?..

Беркхофф утерся рукавом и хотел уже броситься дебилу вслед, чтобы пересчитать придурку все зубы, но профессор Зенгер неожиданно сильным рывком остановила его.

Если бы она повысила голос или даже накричала на него, то только распалила бы его гнев еще больше. Но фрау Зенгер неожиданно перешла на шепот, чем сбила Тилля с толку, и в результате Беркхофф передумал сводить счеты с этим засранцем.

– Так и быть, – заявила она. – Я дам тебе сейчас три совета.

При этом Теа Зенгер придвинулась к нему так близко, что Тилль почувствовал запах миндального шампуня, исходивший от ее волос.

– Во-первых, держись подальше от Касова. Он настоящая сволочь.

Не давая Беркхоффу подумать над тем, почему руководитель клиники ни с того ни с сего перешла с ним на «ты» и стала употреблять в речи крепкие словечки, фрау Зенгер продолжила:

– Во-вторых, идиота, который только что плюнул на тебя, зовут Армин Вольф. Если не будешь внимательным, то он убьет тебя быстрее, чем ты успеешь сообразить.

– Но почему?..

– И последнее по счету, но не по важности. Та тетя, которая приближается к нам…

Тилль обернулся и увидел раскрасневшееся от ярости лицо явно чем-то взбешенной пациентки, двигавшейся по кафетерию широкими быстрыми шагами, крепко сжав руки в кулаки.

– Ты опять за свое! – воскликнула она.

Тут Беркхофф принялся лихорадочно размышлять, что и кого имела в виду эта дама с пучком седых волос на голове. И только тогда, когда она оказалась совсем рядом с ним и до него донесся запах перечной мяты, исходивший от ее дыхания, Тилль понял, что ее слова «С меня хватит!» относятся не к нему, а к фрау Зенгер.

– Верните его мне немедленно! – заявила рассерженная дама.

– На самом деле эта тетя вполне нормальная, – прошептала на ухо Тиллю Теа, которая на самом деле была никакой не Теей и никакой клиникой не руководила.

В отличие от дамы в брючном костюме, которая нависла над ними и потребовала от пациентки, сидевшей рядом с Тиллем:

– Немедленно верните мне мой халат и ступайте в свою палату. И не думайте, что это сойдет вам с рук, фрау Сухарто!

– Я должна перед вами извиниться, господин Винтер, – заявила профессор Теа Зенгер, поправляя стоячий воротничок своего халата, который она забрала у пациентки и снова надела на себя.

Руководитель клиники сидела за своим рабочим столом, перед которым пристроился Тилль. Ее кабинет находился в западном крыле этого закрытого учреждения, и из его окна открывался великолепный вид.

Наружное освещение в этой части клиники было ярче и напоминало свет от прожекторов, что, скорее всего, было связано с вопросами безопасности. Тилля поразил убегавший вдаль парк «Каменной клиники», который располагался этажом ниже и чья слегка холмистая территория походила на картину художника, написанную в романтическом стиле и отображавшую степной ландшафт. С некоторой долей фантазии можно было легко представить, как извилистые тропинки, окаймленные фруктовыми деревьями, спускаются с похожих на дюны земляных валов к морю. Или, в крайнем случае, к озеру, но никак не к бетонной стене, высотой три метра и защищенной колючей проволокой.