сатана

ГОЛУБАЯ КРОВЬ

он философствовал в саду: голубой крови не бывает,

тысячу человек поставь в очередь, у каждого возьми —

        все равно красная

тысяча человек голубой крови, а поставь в очередь —

        красная очередь

тысячу поставь в очередь – очередь красной крови

тысяча человек – очередь! очередь! – крови-то! крови! —

        красная все равно

красная кровь философствовала: голубой крови не бывает,

поставь и возьми: красная красная голубая – все равно

            красная

в саду (философствовал он) крови не бывает

в тазу (философствовал он) отблеск голубой

в саду голубой крови философствовал нечеловек

Тысяча нечеловек: не бывает! не бывает! крови не бывает —

        каждого возьми

весь голубой философствовал: не бывает голубой

очередь философствовала: крови – не бывает

крови – бывает

человек – не очередь

всё – не равно

МИФ

серебристое небо радостно кричало будто режут женщину

в небе кричало ведро

серебристое небо радостно терзали женщины, чтобы выскочило женщина режет серебристое лоно: выскочи выскочи!

ведро выскочило как женщина в серебристую радость неба небо выскочило из ведра серебристой женщиной женщина-небо серебристым горлом радостно кричала радость кричала катилась серебристым ведром в небо небо – радость серебристо кричит, будто женщину режут снова, выскочи! выскочи ведро!

ВЕЧЕРОМ В ДОМЕ

(из цикла «Весна в Переделкино»)

самоцветные огни лучатся сквозь ночную хвою

ночная хвоя сквозь огни лучится

ночная хвоя самоцветами

огни лучатся сквозь

сошел с крыльца – и хрустнул чуть не провалился

ледок хрустнул и провалился

сошел хрустнул – не провалился

с крыльца ледок и чуть

с палкой еле ходят Господи да ведь это люди!

старые люди – писатели! Господи еле ходят

это люди Господи с палкой еле ходят

люди! да ведь это Господи… еле ходят старые

серое поле и лес – дальше светится город

светится серый город-лес, дальше дальше! —

дальше светится город-поле, дальше! —

светится поле и лес, а дальше серое серое…

ВОРОБЬИНАЯ МОСКВА

зимний день короче воробьиного носа

день короче носа?

зимний день короче

короче: зимний день воробьиного носа

тишина – воробьи улетели из Москвы

тишина? – тишина улетела из Москвы

улетела Москва воробьев из Москвы

улетела Москва из Москвы

вороны говорят их выжили из города

вороны говорят выжили

а воробьи говорят не выжили

и люди говорят что люди говорят их выжили из города

наверно мы – люди надоели им – воробьям

наверно мы – люди

наверно надоели… неужто воробьям?

недопили недоели – люди людям надоели

мечутся люди сами как воробьи

в поисках пищи мечутся люди

или пища мечется в поисках людей?

в поисках пищи люди как воробьи

между зданий кажется очередь

голодное небо

сейчас поднимется небо кажется

кажется голодная очередь сейчас поднимется в небо —

и унесется чернеющей стаей туда

туда унесется где много пищи

где много пищи? куда унесется?

туда унесется куда унесет

ПРОВЕРКА РЕАЛЬНОСТИ

(1972–1999)

О НОВЫХ СТИХАХ

В этом 1998 году на излете века, может быть, от ощущения, что близко новое тысячелетие, каждое мое слово захотело быть не только самим собой, но и символом. К тому же я обнаружил в своих черновиках стихи 1972 года, где в строке каждое слово было напечатано отдельно (в три интервала) и с прописной буквы. За прошлое лето у меня сочинилось некоторое количество подобных стихов, в основном лирики. На странице такой способ написания слов, мне кажется, выглядит убедительно. Слово само по себе так крупно, что промежуточные слова зачастую просто отпадают и получается экономия места и материала, к чему всегда, по-моему, стремится поэзия. Отсюда и звучание свежее.

Кроме того, я давно заметил, что формообразующим элементом ритма у целого ряда поэтов начала века является слово под ударением или группа слов. Чтобы выделить это слово или группу слов и отделить их от следующих, Маяковский располагает стихи ступеньками. Таким образом появляются малые цезуры, которые акцентируют внимание на словах и делают интонацию стиха более выразительной. Притом группы слов имеют одно главное ударение, что приравнивает их к другим словам под ударением. (Их надо и читать как одно слово.) На мой взгляд, в расположении стихов ступеньками наблюдается некоторая механистичность – сдвиги строк как рычаги, здесь проявляется понимание страницы как плакатного листа. Гораздо живее начертание слова как стихотворной строки у более поздних поэтов: у Асеева, у Кирсанова, затем, например – у Холина, у Соковнина. Да у того же начинающего юного Маяковского!

Здесь меня не устраивал сам рисунок стиха – ниточкой. Если изредка, довольно оригинально получается, а если сплошь – некий странный Китай. И притом ритм – это главное: после каждого слова – большая цезура, а я слышу малую.

Вот я решил, что возможно в таких случаях записывать стихи нормальными строфами. Только каждое слово с прописной буквы и – тройной интервал. Сохраняется вид книжной страницы – и как читается стих, так и произносится. При этом возникает некоторый пуантилизм текста, который лично у меня ассоциируется с новой камерной музыкой такого же рода – пуантилистической. Вообще хотелось бы заметить, что мне не раз помогали и окрыляли в моих поисках достижения соседних пластических искусств в пространстве и времени, то есть живописи и музыки. Человеческое Искусство для меня – нечто целое, которое достигается различными средствами. Или комбинируется из разных