Были и успехи, но ради них приходилось трудиться тяжелее, чем раньше, или ему так просто казалось; видимо, он начал расплачиваться за свою неправедную жизнь. Он все время намеревался пойти в отпуск или хотя бы отказаться от беспрерывного курения, но появилось столько конкурентов – постоянно возникают новые молодые люди с непогрешимой репутацией, и кроме того, он не привык к постоянству. Ему нравилось работать с напряжением всех сил, подогретым кофе, что казалось для шоу-бизнеса таким неизбежным, но столько требовало от человека, перешедшего тридцатилетний рубеж. Он стал больше опираться в определенном смысле на Эмми, на ее хорошее здоровье и жизненную силу. Они всегда были вместе, и если он чувствовал смутную неудовлетворенность от того, что он нуждается в ней больше, чем она в нем, всегда оставалась надежда, что дела пойдут лучше в будущем месяце, в следующем сезоне.

Возвращаясь домой из балетной школы одним ноябрьским вечером, Эмми помахивала небольшой серой сумочкой, натянув шляпку поглубже на свои еще влажные волосы, и позволила себе пуститься в приятные размышления. Уже целый месяц она замечала, что некоторые приходили в студию только чтобы взглянуть на нее, и она поняла, что готова. Только один-единственный раз она работала так же трудно и долго – над отношениями с Биллом, и все для того, чтобы однажды дойти до предела страданий и отчаяния, но теперь ей нечего было терять, кроме самой себя. И даже сейчас она чувствовала легкое нетерпение, думая: «Ну вот оно. Скоро я буду счастлива».

Она торопилась, сегодня произошло кое-что, о чем она должна поговорить с Биллом.

Обнаружив его в гостиной, она позвала его зайти в комнату, чтобы все рассказать, пока она будет переодеваться. Она начала говорить, даже не оглянувшись.

– Послушай, что случилось. – Ей приходилось говорить громко, перекрикивая звук воды, льющейся в раковину. – Поль Макова хочет, чтобы я танцевала с ним в следующем сезоне в «Метрополитен», пока это еще не точно, так что это секрет – даже я не должна была ничего знать.

– Это прекрасно.

– Вот только одна вещь: не было бы лучше, чтобы мой дебют состоялся за границей? Так или иначе, Данилов говорит, что я готова появиться на сцене. Что думаешь?

– Я не знаю.

– В твоем голосе не слышно энтузиазма.

– Мне нужно кое-что сказать тебе. Попозже. Продолжай.

– Это все, дорогой. Если ты еще не передумал поехать на месяц в Германию, как собирался, Данилов сможет устроить мой дебют в Берлине, но я бы лучше осталась здесь и танцевала бы с Полем Макова. Только представь: «Она отпрянула, внезапно через толщу своего восторга ощутив, насколько отстраненным он был». – А сейчас расскажи мне, что у тебя на уме.

– Сегодня днем я был у доктора Кернса.

– И что он сказал? – В ее голове до сих пор звучала музыка собственного счастья. Приступы ипохондрии, периодически случающиеся у него, давно перестали ее волновать.

– Я рассказал ему про кровь, которую увидел сегодня утром, а он сказал то же, что и год назад, – вероятно, дело в сосуде, который лопнул в горле. Но из-за того, что я кашлял и был обеспокоен, лучше всего сделать рентген и выяснить все окончательно. Что ж, мы все выяснили. Мое левое легкое практически не существует.

– Билл!

– К счастью, на втором нет пятен.

Она ждала, ужасно испуганная.

– Сейчас для этого самое неподходящее время, – спокойно продолжил он. – Но нужно посмотреть этому в лицо. Он считает, что на зиму мне нужно уехать в Адирондакские горы или в Денвер, и сам он предлагает Денвер. Возможно, это поможет очистить легкое за пять-шесть месяцев.

– Конечно, мы должны… – И она внезапно остановилась.

– Я не жду, чтобы ты поехала, особенно, когда у тебя есть эта возможность.

– Конечно, я поеду, – быстро сказала она. – Твое здоровье на первом месте. Мы всегда ездили всюду вместе.

– О нет.

– Почему, конечно, да! – В ее голосе зазвучали сила и решительность. – Мы всегда были вместе. Я не могу остаться здесь без тебя. Когда ты хочешь уехать?

– Как можно быстрее. Я зашел к Бранкузи спросить, не хочет ли он заняться ричмондской постановкой, но он не выразил большого энтузиазма. – Его лицо отвердело. – Конечно, ничего другого пока не будет, но у меня достаточно денег и еще…

– Боже, если бы я только смогла заработать хоть что-то! – воскликнула Эмми. – Ты так тяжело работал, а я тратила по двести долларов в неделю только на балетные уроки, я бы столько и за несколько лет не заработала.

– Конечно, через шесть месяцев я буду здоров как бык, – сказал он.

– Разумеется, дорогой, мы сделаем все, чтобы ты поправился. И начнем как можно скорее.

Она обняла его и поцеловала в щеку.

– Я просто не могу поверить, – сказала она. – Как же я не поняла, что тебе нездоровится?

Механически он потянулся за сигаретой, и затем остановился.

– Я забыл, что нужно начинать завязывать с курением. – И внезапно он сказал: – Нет, детка, я решил ехать один. Ты там сойдешь с ума от скуки, а я буду думать только о том, что не даю тебе танцевать.

– Не думай об этом. Сейчас самое главное, чтобы ты поправился.

Они обсуждали это час за часом на следующей неделе, и каждый из них говорил все, кроме правды: он хотел, чтобы она поехала с ним, а она страстно хотела остаться в Нью-Йорке. Она осторожно поговорила с Даниловым, своим балетным наставником, и выяснила, что он считает любое промедление ужасной ошибкой. Глядя на то, как другие девушки в балетной школе строили планы на зимний сезон, она думала, что предпочла бы умереть, чем поехать, и Билл видел все невольные проявления ее страданий. На некоторое время они договорились об Адирондакских горах как о компромиссе, куда она могла прилетать на самолете на выходные, но у него началась небольшая лихорадка, и он решительно выбрал Восток.

Билл окончательно все устроил одним унылым воскресным вечером, с той суровой, но щедрой справедливостью, которая когда-то заставила ее восхищаться им, сейчас делала его скорее фигурой трагической, а в дни его высокомерных успехов примиряла с ним окружающих.

– Это все только из-за меня, детка. Я сам устроил этот бардак, потому что не мог контролировать себя, в этой семье такое под силу только тебе, и сейчас только я сам могу все исправить. Ты так много работала целых три года, и теперь ты заслуживаешь шанс, и если ты сейчас этого не сделаешь, то будешь винить меня до конца жизни, – он усмехнулся, – а я не смогу это выдержать. И к тому же так будет лучше для ребенка.

В конце концов она сдалась, с чувством стыда и недовольства собой, к которым примешивалась радость. Мир ее работы, в котором она существовала без Билла, для нее сейчас был больше, чем мир, в котором они существовали вместе. И в нем было больше места для радости, чем в другом – места для грусти.

Два дня спустя, с билетом на сегодняшнее число, они провели вместе последние часы, с надеждой разговаривая обо всем. Она до сих пор спорила с ним, и дай он на минуту слабину, она бы поехала. Но от потрясения с ним что-то произошло, и он демонстрировал больше характера сейчас, чем на протяжении долгих лет. Возможно, ему действительно не повредит обдумать все в одиночестве.