— Иззи, — он улыбнулся и, погладив ее по волосам, снова стал серьезным, — не нужно принимать все это слишком близко к сердцу. Я не хочу, чтобы ты снова расстраивалась…

В тот вечер на маяке Тому никак не удавалось избавиться от чувства тревоги, и он не понимал его причины. То ли оно было навеяно ожившими призраками прошлого, то ли его мучило нехорошее предчувствие. Спускаясь по узким металлическим ступенькам, он ощущал тяжесть в груди, будто снова проваливался в беспросветную мглу, откуда, как он думал, сумел выбраться.

В тот вечер они ужинали, прислушиваясь к мерному сопению малышки в колыбели. Иногда во сне она издавала какие-то звуки, что неизменно вызывало у Изабель восторженную улыбку.

— Интересно, как сложится ее судьба на материке? — вслух размышляла она. — Неужели ее поместят в приют? Как маленького сына Сары Портер?

В ту же ночь они занимались любовью — в первый раз после преждевременных родов. Изабель показалась Тому другой — уверенной в себе и умиротворенной. Потом она поцеловала Тома и сказала:

— Когда придет весна, нам надо посадить розы. Они будут цвести долгие годы, когда нас уже здесь не будет.

— Утром я сообщу на материк о случившемся, — сказал Том, погасив маяк на рассвете. Перламутровые отблески света проникали в окно спальни и ласково касались лица малышки. Она проснулась ночью, и Изабель принесла ее на кровать и уложила между ними. Приложив палец к губам, она кивнула на спящую девочку и поднялась, приглашая Тома на кухню.

— Присядь, любимый, я приготовлю чай, — прошептала она и достала чашки и чайник, стараясь не шуметь. Поставив греть воду, она сказала: — Том, я тут кое о чем думала.

— О чем, Иззи?

— О Люси. Не может быть простым совпадением, что она тут вдруг появилась сразу после… — Заканчивать предложение было излишним. — Мы не можем отправить ее в сиротский приют. — Она повернулась к Тому и взяла его за руки. — Милый, я думаю, что мы должны ее оставить у себя.

— Что такое ты говоришь? Она чудесный ребенок, но чужой! Мы не можем оставить ее!

— А почему нет? Подумай сам. Ну кто, по-твоему, может узнать, что она находится здесь?

— Для начала — Ральф и Блюи, когда появятся через несколько недель.

— Верно, но вчера мне пришла в голову мысль, что им вовсе не обязательно знать, что она не наш ребенок! Всем известно, что я в положении. Просто роды случились раньше, вот и все!

Том опешил:

— Но, Иззи… ты в своем уме? Ты сама понимаешь, о чем говоришь?

— Я говорю о доброте. Вот и все. Любви к ребенку. Я предлагаю, — она сжала его руки, — принять дар, посланный нам свыше. Сколько мы сами мечтали о ребенке и молились об этом?

Повернувшись к окну, Том, не выдержав, обхватил голову руками и расхохотался, а потом умоляюще их сложил:

— Бога ради, Изабель! Стоит мне сообщить о найденном в ялике мужчине, как рано или поздно станет известно, кто он такой. И выяснится, что он был с ребенком! Может, не сразу, но правда обязательно выйдет наружу…

— Тогда не надо ничего сообщать.

— Не сообщать?! — Он моментально стал серьезным.

Она потрепала ему волосы.

— Никому ничего не сообщай, милый. Мы не сделали ничего плохого, а только приютили беспомощную малютку. Мы достойно похороним этого мужчину. А ялик… пусть себе плывет дальше.

— Иззи, Иззи! Ты знаешь, что ради тебя я готов на все, но послушай, милая, этот человек, кем бы он ни был и что бы ни сделал, заслуживает другого обращения. Так предписывает закон, если уж на то пошло! А что, если ее мать жива и сейчас с ума сходит от беспокойства и ждет возвращения их обоих?

— Какая женщина позволит себе отпустить от себя такую малютку? Согласись, Том, она наверняка утонула! — Изабель снова сжала его руки. — Я знаю, как много для тебя значат правила и что прошу тебя их нарушить. Но для чего эти правила существуют? Чтобы спасать жизни! Именно это я и предлагаю — спасти эту конкретную жизнь! Она здесь, она нуждается в нас, и мы можем ей помочь! Пожалуйста!

— Иззи, я не могу! Я не имею права! Как ты не понимаешь?

Ее лицо потемнело.

— Как ты можешь быть таким бессердечным? Тебя волнуют только правила, пароходы и этот проклятый маяк!

Эти обвинения Тому уже приходилось слышать, когда обезумевшая от горя после выкидышей Изабель выплескивала все свои страдания на единственного человека на острове. На того, кто упрямо продолжал выполнять свою работу, кто утешал ее как только мог и все свои переживания загонял глубоко внутрь. Он почувствовал, что она находилась на грани срыва, чреватого полной потерей рассудка. Такой он ее еще не видел никогда.

Любопытная чайка устроилась на покрытом водорослями валуне и с интересом наблюдала за действиями Тома, заворачивавшего в парусину мертвое тело, уже начавшее источать тлетворный запах гниения. Определить, кем этот мужчина являлся при жизни, не представлялось возможным. Он был не стар и не молод, худощав и светловолос. На левой щеке небольшой шрам. Интересно, разыскивали его? Любили или ненавидели?

Старые захоронения погибших при кораблекрушении располагались в низине возле самого пляжа. Копая свежую могилу, Том действовал автоматически. Его руки помнили каждое движение: на войне ему часто приходилось выполнять этот скорбный ритуал, который, он надеялся, ему не придется больше повторять.

В первый раз при виде тел, выложенных в ряд и ожидавших предания земле, его вырвало. А потом он привык и даже радовался, если мертвец оказывался худым или с оторванными ногами, потому что перетаскивать такое тело было намного легче. Предать земле, пометить могилу, отдать почести и двинуться дальше. Так все и было. И надеяться, что у мертвеца не будет хватать конечностей. Том похолодел при мысли, что тогда это казалось ему вполне естественным.

Лопата с хрустом входила в песчаную почву. Когда тело было предано земле и могилу увенчал аккуратный холмик, Том решил помолиться за душу бедняги, но вместо этого прошептал:

— Прости мне, Господи, этот грех и другие тоже. И смилуйся над Изабель. Ты знаешь, сколько ей пришлось пережить. И Ты знаешь, как много в ней доброты. Прости нас обоих и смилуйся над нами.

Перекрестившись, он повернулся к ялику и, готовясь столкнуть его в воду, приподнял за нос. Под лучом солнца на днище что-то сверкнуло. Том наклонился разглядеть поближе и увидел, что за шпангоутом застряло что-то блестящее. Со второй или третьей попытки ему удалось освободить из плена холодный и твердый предмет, оказавшийся детской серебряной погремушкой. Она была украшена херувимчиками и благодарно отозвалась нестройным звоном.

Том повертел ее в руках, будто она могла заговорить и рассказать, что случилось с ее владельцами, а потом сунул в карман. Появление на острове столь неожиданной пары могло объясняться сотней разных причин, но Том мог спать спокойно лишь при условии, что версия Изабель верна и ребенок являлся сиротой. Он подсознательно хотел оградить себя от любых сомнений. Устремив взгляд на горизонт, где океан соединялся с небом, как вытянутые для поцелуя губы, он постарался выкинуть из головы все опасения.