Конечно, вероятно, отчасти целью было заставить другого человека чувствовать себя одиноким, или ощущать себя некомфортно, или скучать по тебе… Если бы я на самом деле так размышляла, то Броэм был бы прав. Но этот случай не казался таким. Здесь не шло речи об эмоциональном насилии, чтобы создать личные границы и пространство после расставания. Что за нелепый намек?!

Как он заставил меня в себе усомниться? Кто здесь эксперт?

– Может, мы просто… – Я замолчала и махнула рукой.

– Просто что?

– Просто не будем обсуждать это сейчас? Еще слишком рано, и у нас не так много времени, чтобы подготовить тебя к сегодняшнему дню.

Он хотел возразить. О, я видела это в его глазах. И у меня создалось ужасное предчувствие, что если он продолжит, то заставит меня написать новый ответ, где я буду умолять моего клиента проигнорировать первый совет.

Вместо этого он плюхнулся на кровать, раскинул руки в стороны и задрал подбородок, абсолютно уверенный в себе.

– Проверим в другой раз тогда. Порази меня гром, Филлипс, покажи, что там у тебя?

Я залезла под кровать и вытащила доску для заметок.

– Я поняла, что во временной линии ваших отношений чего-то не хватает.

Броэм удивленно качнул головой.

– И ради этого ты притащила это из дома своей мамы?

– Всегда пожалуйста. Мы многое знаем о том, что работает с вами, парни, но мне не совсем ясно, что не работает. Итак, первая ссора?

– Господи Иисусе, без понятия, – сказал Броэм, как только я подготовила ручку и бумагу, чтобы добавить запись на доску. – Как я должен это помнить?

– Много ссор, – пробормотала я, записывая.

– Нет, мы нечасто ссорились.

– В таком случае ты спишь спокойно, приятель. Ладно, что насчет самой часто повторяющейся ссоры?

– Больше всего мы ссорились из-за того, как часто должны писать друг другу.

Я кивнула и принялась рисовать. Женская и мужская фигурки-палочки с нахмуренными бровями. Я нарисовала речевое облако над женской фигурой и написала там: «Пиши мне больше».

– Нет, – сказал Броэм.

Я взглянула на него.

– Это примерно и не должно быть слово в слово.

– Нет, я имею в виду… – Он вдруг почувствовал себя неловко. – Это я хотел больше общаться. Не она.

И впервые у меня не оказалось слов. Что я должна говорить, когда все мои представления о Броэме рассыпались на тысячу пикселей и перестраивались, чтобы рассказать историю человека, который совсем не был похож на версию, созданную в моей голове? Та версия Броэма боялась обязательств. Он отталкивал людей, как только они становились слишком близки. Он сторонился того, за что другие цеплялись. Он не подпускал никого близко.

Но это, по-видимому, совсем не так.

Слова какое-то время вертелись у меня на языке, прежде чем я выдавила:

– А-а. Поняла. – Я начертила стрелку от речевого облака и провела ее к фигурке Броэма.

– Кажется, ты чертовски удивлена.

Я сжала губы и продолжила рисовать.

– Не надо быть такой сексисткой, Филлипс, – беспечно продолжал Броэм, снимая со свитера ворсинку. – Подобные предположения заключают меня в клетке ядовитой маскулинности.

Пульсация в челюсти дала мне понять, что я крепко сжимаю зубы. Я провела языком по губам, чтобы расслабиться, и дорисовала фигурке Вайноны новое речевое облако: «Нет! Ненавижу твое лицо!!»

– Как ты узнала, что она так сказала? – спросил Броэм с притворным изумлением. – Ты волшебница.

– Привела ли ссора к расставанию? – поинтересовалась я, вешая новую картинку на доску.

– Почти. Думаю, что поставил ей ультиматум.

Я опустила руки и повернулась на кровати.

– Нет, не говори, что это правда.

– Хотел бы я…

– Почему ты тогда просто не бросил гранату между вами?

Броэм моргнул, и идеально уложенная прядь волос упала ему на лицо.

– Да ладно, все так плохо?

Я недоверчиво покачала головой.

– Да, Броэм, так плохо. Какой был ультиматум?

– Ну… Я сказал, что, если она не может побеспокоиться о том, чтобы написать мне, она явно не заинтересована в наших отношениях, и я не хочу быть с ней, если она не может заставить себя сделать что-то настолько простое.

– И что она ответила?

– Я задавил ее этим, и она больше не захотела быть со мной.

Я сделала вид, что вонзаю себе в живот воображаемый меч, и завертелась в приступе притворной боли.

– Да. В основном.

Я вскочила, пересекла комнату и начала рисовать другую картинку.

– Правильно понимаю, что ты пожалел об этом?

– Честно, я не верил в то, что говорил тогда. Думаю, я просто хотел, чтобы она знала, насколько я серьезен, чтобы она забеспокоилась и стала поступать соответствующе.

– Так, вкратце, ты думал, что, запугивая свою девушку, ты наполнишь ее любовью и привязанностью к себе и она захочет больше общаться?

Я посмотрела на него.

Он скривил рот и сделал глубокий, тяжелый вдох.

– …Да.

На новом листе я нарисовала сердечко над фигурками-палочками, а Броэм смотрел.

– А чем это я нацелился в сердце? – спросил он.

– Лук и стрелы.

– А. Ну, конечно.

– Похвально. Теперь мы знаем, что ты должен стараться не давить на нее!

– О, замечательно, почему же я раньше об этом не подумал? – свирепо посмотрел на меня Броэм. Но его отношение никак не могло повлиять на меня сейчас. Меня переполняла уверенность.

– Ладно, давай потренируемся. Что ты собираешься сказать ей при встрече?

– Без понятия. Наверное, «привет»?

– Нет! Никаких «привет», потому что она ответит «привет», и беседа умрет. Вам станет неловко, и все провалится. Тебе нужно задавать вопросы, которые предполагают развернутый ответ.

– Например? – спросил Броэм, откидывая голову.

Господи, вот каково быть учителем, когда ученики дерзят на уроках? Я напомнила себе по возвращении сказать маме, как сильно я восхищаюсь ею, потому что на ее месте я бы вышла из класса посреди урока, поехала в Макдональдс и съела несколько наггетсов, притворяясь, что у меня нет никаких обязанностей.

– «Как твои дела?», «как родители?» – что-то в таком духе.

– Окей, я понял.

– Отлично, тогда поехали. Привет, Броэм!

– О, потрясающе, ты снова притворяешься Вайноной.

– Ага. Привет, Броэм.