ноги. Видно, напрасно он так много ел на свадебном застолье у своего любимца, цесаревича Павла. "Надо бы поберечься… — раздумывал Панин. — Не ради внешнего вида — женщины и таким меня любят! — а ради здоровья. Ноги не держат, одышка замучила. Братец Петр, пожалуй, покрепче будет, хотя тоже не из худощавых, как и все в нашем роду. Следит за собой, молодец! Но ему так и положено: человек он военный, генерал-аншеф…"

Его размышления прервал пожилой дворецкий, который доложил о визите его императорского высочества Павла Петровича. Тот вошел стремительно и, ни слова не говоря, обнял своего бывшего наставника.

— Мог бы и без доклада, Павлуша. — Обхватив цесаревича за плечи, Панин слегка отстранил его от себя, оглядел ласково и трижды расцеловал в щеки. — Всегда рад тебе! Ну, как семейная жизнь?

Тот поник головой и неожиданно смахнул слезу.

— Не спрашивай, Никита Иванович, сам небось знаешь.

Панин кивнул и снова обнял воспитанника. Он знал, как холодно относится Наталья Алексеевна к молодому супругу и догадывался, почему. Ее увлечение графом Андреем Разумовским не укрылось от его проницательных глаз. Но Павлу рассказывать об этом не надобно, он и так не избалован любовью ближних. Самовластная и недоверчивая императрица Елизавета Петровна когда-то отстранила от него мать и отца, окружив наследника целым штатом нянек, учителей и воспитателей. Из своих приближенных Павел признавал только Марию Бастидон и Никиту Панина, сердцем чуя, что они любят его без притворства. Но Панин, ставший министром, обремененный государственными делами, теперь виделся с ним редко, а кормилицу Марию выгнали из дворца за ненадобностью.

Никита Иванович как мог успокоил Павла, напомнив, что негоже цесаревичу думать о личных делах, когда Отечество в опасности. Турки еще не разбиты, Крым не покорен, ляхи норовят сбросить с престола друга нашего, короля Станислава… А тут еще на Яике вор-самозванец некстати объявился!

Павел вдруг побледнел и, подойдя поближе к бывшему воспитателю, сказал очень тихо:

— Никита Иванович, а вдруг он… не самозванец?

Панин делано рассмеялся.

— А кто же? Уж не хочешь ли ты сказать, что Емелька Пугачев — твой воскресший папенька?

Он замолчал, снял парик и вытер платком вспотевшую лысину. Павел тоже безмолвствовал, сосредоточенно глядя в окно. Курносый его профиль удивительно напоминал изображение Петра III на монетах, отчеканенных в период его недолгого правления. Глядя на своего воспитанника, Панин взял себя в руки, вернув обычное самообладание.

"Вылитый Петр Федорович, — подумал он. — Как можно верить глупым слухам, будто Павлуша рожден от графа Салтыкова? Эх, если бы не проклятые фавориты, Гришка и Але-хан Орловы, сидеть бы сейчас Павлу Петровичу на русском троне… а настоящим царем стал бы я!"

Ему всем сердцем было жаль молодого наследника, некрасивого, одинокого, несмотря на угодливую толпу придворных, а главное, обманутого и преданного самыми близкими женщинами — женой и матерью.

— Поверь мне, Павлуша, если б у меня была хоть малейшая надежда, что предводитель бунта — воскресший Петр Федорович, я тотчас отправился бы на Яик, чтобы кинуться в ноги государю и стать под его знамена. Но…

Панин стал перебирать письма на своем столе. Выбрал одно из них и прочел вслух:

"…После трехдневной осады 30 сентября пал город Озерск. Ворвавшаяся в крепостные ворота разбойничья орда учинила грабеж и разорение. Все местные дворяне и офицеры были преданы смерти. Солдаты и черньё перешли на сторону главаря бунтовщиков Емельки Пугачева, назвавшего себя императором Петром Федоровичем. Сообщаю его светлости приметы самозванца: на вид около сорока лет, роста среднего, коренаст, волосы русые, глаза карие, нос картошкой, борода лопатой…"

Отложив бумагу, Панин устало потер веки. Цесаревич, подперев руками подбородок, глядел на него с грустной нежностью. Постарел его учитель… А бывало, часами без устали читал ему веселые французские романы про обжористых нагловатых великанов — Гаргантюа и Пантагрюэля…

— Ты меня слушаешь, Павел? А теперь посмотрим другое донесение. У меня, дружок, везде глаза и уши… Где эта бумага? А, вот она: "Захватив Белгорскую крепость 1 октября сего года, вор и лиходей Емельян Пугачев велел повесить офицеров гарнизона"… ладно, это можно пропустить… Вот: "Душегуб Емелька довольно молод, ростом высок, телом тонок, нос орлиный, лицо смуглое, волосы, брови и глаза — черные, борода небольшая, клином". Ну, что скажешь?

— Да-а… — протянул Павел. — Портреты совершенно разные, и ни один не похож на отцовский.

— К тому же Озерск находится возле Казани, а Белгородская крепость — под Оренбургом. Между ними не менее 500 верст, а взяты эти города были чуть ли не в один день! Вывод напрашивается сам: на Яике и в Поволжье несколько очагов бунта, и Пугачев — явно не один человек. Восстание спланировано и организовано на редкость грамотно. И невольно приходишь к мысли, что… — Никита Иванович замолчал, а цесаревич встрепенулся и закончил за него:

— Кто-то руководит им извне!

— И нетрудно догадаться, кто: так называемая просвещенная Европа. Ей не удалось сразить нас руками турок, вот они и придумали повергнуть нас в гражданскую войну. Не удивлюсь, если никакого Емельки Пугачева на самом деле нет и в помине. Ему даже биографию толком не смогли придумать.

Панин снова покопался в бумагах, поднес к подслеповатым глазам лист и прочел:

— "Емельян Пугачев родился на Дону в станице Зимовейской…" Заметь, что и Стенька Разин там родился! Что же это за станица такая? Плодит бунтовщиков один за другим! Много в этой истории загадок, Павлуша…

Цесаревич хотел было что-то спросить, но в дверях появился дворецкий и доложил, что ее императорское величество приглашает графа Панина на военный совет.

***

На усмирение Пугачева Екатерина велела отрядить полк солдат и выбрала им командира "порасторопнее" — генерал-майора Карра. На какое-то время при дворе воцарилось спокойствие, все ждали скорейшего освобождения Отечества от смуты и справедливого суда над бунтовщиками. Но очень скоро стало ясно, что придется иметь дело не с ордой дикарей, а с организованным, хорошо вооруженным и экипированным войском, руководимым опытными командирами, среди которых были иностранцы.

Пугачева поддерживали не только казаки, крестьяне и беднота с уральских заводов, но и духовенство, причем самое высокое — архимандриты и архиереи. Особенную тревогу вызывало то, что в полку генерала Карра тоже началось брожение. Солдаты и даже некоторые офицеры, выслужившиеся из солдат, перебегали к бунтовщикам. А те смеялись и подзуживали:

— Долго ли вам, дуракам, подчиняться распутной бабе? Пора одуматься и служить настоящему государю!

Военный совет прошел на удивление быстро. Собственно, Екатерине никакого совета и не требовалось. Она давно уже все решила сама. Немедленно заменить немца Карра! Посему — вызвать из Литвы генерал-аншефа Александра