Ильича Бибикова. Толковый полководец, хоть и упрямец изрядный. А конфедератов пусть Румянцев и Суворов усмиряют…

Никита Панин удовлетворенно кивнул и, прикрыв рот пухлой ладошкой, сладко зевнул. Решение, которое Екатерина искренне предписывала себе, он сам ненавязчиво внушил ей во время беседы за утренним кофе. Все устроилось, как он задумал, если не считать одного маленького неудобства: рановато встает государыня. Что за глупый политес — пить кофе в 7 утра и упражняться в изящной словесности? Эх, отдохнуть бы часок на любимом старом диване…

Словно подслушав его мысли, императрица предложила своему министру сопровождать ее на конной прогулке.

— Слово есть сила великая! Или вы не согласны со мной, Никита Иванович? — подтрунивала Екатерина, ловко усаживаясь в седло.

— Не смею возражать, государыня-матушка! Да только слово лишь тогда сила, когда за ним штыки стоят. Вашему величеству, как немке по рождению, сие должно быть особенно понятно.

Императрица нахмурилась и всю прогулку пребывала в задумчивости. А на обратном пути бросила Панину в лицо:

— Я имею честь быть русской! Этим горжусь и буду защищать мое Отчество и языком, и пером, и мечом — пока у меня хватит жизни!

***

Державину не хотелось возвращаться в опостылевшие казармы, и он с радостью принял предложение Мити поселиться в его съемной квартире на Пушкарской. Оставив у друга скромные пожитки, Гавриил поспешил в полк, но по дороге остановился, глядя, как озябшие солдаты забивают сваи на Неве, на строительстве набережной. Он подошел и разговорился с высоким, как жердь, белокурым подпоручиком. Оказалось, что Владимирский гренадерский полк вызвали в Петербург по случаю свадьбы великого князя Павла Петровича, но, вместо участия в торжествах, послали на тяжелую работу. Вот уже третий месяц солдаты тянут жилы на промозглом ветру…

— Преображенцы небось жируют, — ворчал верзила. — А владимирцам даже чарки не налили!

К ним подошли несколько офицеров, и подпоручик, чувствуя поддержку, повысил голос, обращаясь к Державину:

— Гвардейцы привыкли только носки тянуть на парадах, а мы, армейцы, на войне кровь проливаем! И все каторжные работы — тоже для нас!

— Остынь, Томаш! — строго предостерег его кто-то. — Ты не в кабаке!

Но тут все разом загалдели:

— Слыхали? Генерал-аншеф Бибиков посылает Владимирский полк в Казань. Будем с Пугачевым воевать!

— Говорят, будто Пугачев — царь наш законный Петр Федорович!

— А что, братцы? — заносчиво вскинул голову подпоручик. — От такой худой жизни не грех и ружья положить перед царем, кем бы он ни оказался!

Державин не верил своим ушам. Ему доводилось слышать о воре-разбойнике, выдававшем себя за убиенного царя. Он мог еще допустить, что неграмотные мужики-солдаты сочувственно отзываются о бунтаре. Но чтобы офицеры поддерживали крамольные речи?! Этого он не мог понять…

Он помнил страдания матери, когда ей, бедной вдове, пришлось судиться с влиятельными казанскими помещиками, которые бесстыдно отщипывали по клочку от их родовых земель. Помнил, как в присутственных местах его и матушку равнодушно посылали из кабинета в кабинет с единственной целью — поскорее отделаться от бедных просителей. Уже тогда, мальчиком, он задумывался о царящих в стране беззакониях, при которых сильный мог угнетать слабого. Но даже в самые тяжелые времена своей жизни Державин не помышлял о том, что навести порядок в России можно мечом и кровью. Бунт и революция не исправят, а ослабят, обескровят страну, и она в конце концов станет добычей иноземных врагов. Нет… Справедливости надо добиваться иначе. Министры, поэты и просвещенные мужи должны наставлять царей, чтобы те издавали правильные законы и строго следили за их исполнением. Наивно думать, что бунт черни сможет исправить жизнь в Российском государстве: злодеяния Пугачева — тому страшное доказательство. Нет большего деспота, чем бывший раб!

***

Вечером, ужиная с Неклюдовым, Державин возмущенно рассказывал другу о настроениях во Владимирском полку:

— Ты только представь! И это говорят офицеры в присутствии солдат, да еще в то время, когда Отечество ведет войну с турками!

— Дело серьезное, — нахмурился Митя. — Солдаты сами не посмели бы и рта раскрыть. Их подстрекают командиры.

— Да и они бы поостереглись, если бы не смутьяны-зачинщики. Особенно распоясался один подпоручик, по имени Томаш. Верно, поляк, хотя по-русски говорит довольно чисто.

— Постой, Мурза! Каков он из себя? На левой руке нет мизинца, верно?

— Не заметил… На вид — лет тридцать. Высокий, сухопарый, чуть сутулый.

— Кажется, я знаю его! Это Томаш Дудка! Встречался с ним в Варшаве, когда он вел крамольные разговоры среди наших солдат, склоняя их к бунту. Доносить на него не стал, просто вызвал на дуэль и отстрелил палец. Провокатор урок усвоил, на глаза мне не попадался. Позже узнал, что он уехал в Россию…

Державин сжал кулаки. Его возмущала подлая невидимая война, которую иноземцы вели против России. Они не дрались в честном бою, а действовали скрытно, исподволь, шаг за шагом подтачивая устои его Отечества.

Митя тоже долго молчал, потом сказал задумчиво:

— Ведь Томаш не один… Вся Европа ненавидит нас. Для них мы — люди чужого мира. Вроде похожи на них внешне, а внутри — другие: богаты не наживой, а душой и верой. Вот послушай, что было в бою при Ланцкрон. Попали мы в клещи. Поздно ночью конница конфедератов, тихо подкравшись, неожиданно прорвала укрепления и ринулась нас с обоих флангов. Командовал поляками французский генерал Шарль Демурье, известный полководец. Но, не доскакав каких-то пятидесяти саженей, противник вдруг пришел в смятение и стал спешно ретироваться. Были слышны истошные крики: "Суворов!!!" Гляжу: и вправду наш бригадир, Александр Васильевич, с саблей наголо мчится один на врага, далеко опередив свои полки. Поляки при виде такой безудержной храбрости дрогнули: "Дьявол, дьявол!"… И вместо того, чтобы атаковать дерзкого командира, побежали прочь! Напрасно Демурье угрозами и проклятьями пытался остановить свою армию. Одно только имя "Суворов" привело их в ужас. Тут и наши казаки подоспели, догнали неприятеля, порвали его в клочья. Вот она — сила русского духа! Европейцы называют нас дикой нацией, потомками татар, а сами завидуют нашей стойкости и боятся нас. Открыто воевать не хотят, а вот тайно пакостить — их любимая метода. Эх, жаль, что Преображенский полк не посылают на войну с Пугачевым!

Державин только вздохнул. Ничего не поделаешь, императорская гвардия — неприкосновенный военный резерв, который берегли от участия в смертельных боях, зато охотно использовали в дворцовых переворотах. На гвардейских штыках взошли на престол Елизавета Петровна и Екатерина Алексеевна… Но Державин не желал довольствоваться ролью охранника при царственной особе. С детства впитанная любовь к Отечеству, живой ум и свободолюбивая натура требовали иного поля деятельности.

В ту