– Умоляю, Мишель, расскажи мне все, чем с тобой поделилась мама!

– Она там в кого-то влюбилась, – послушно ответил он, протягивая мне кухонное полотенце. – Этого она мне не говорила, но в те редкие моменты, когда вспоминала этот город, выглядела несчастной. Поскольку она провела там лучшие годы своей жизни до нашего рождения, это было нелогично. Я сделал вывод, что она испытывала ностальгию. Во всех книгах, которые я читал, корень этого противоречия всегда кроется в любовной истории. Получается логично.

– Имени она не называла?

– Она никогда со мной об этом не говорила, если бы ты внимательно меня слушала, то тебе не пришлось бы задавать этого вопроса.

Мишель убрал посуду в буфет и снял фартук.

– Мне пора спать, иначе завтра я буду усталым, это помешает работе. Ничего не говори папе. Я поделился с тобой своим секретом, потому что ты тоже доверила мне свой. Это справедливо. Остальное – догадки, даже если у меня нет ни малейших сомнений, но в любом случае это причинит ему боль. Мужчине всегда больно узнать, что жена до него любила кого-то другого, тем более когда она держит это в тайне. В книгах чаще всего дело обстоит именно так, и я не думаю, чтобы у большинства писателей хватало воображения для таких преувеличений.

Он уже нервно подергивал головой, и я отказалась от дальнейших расспросов. Он зевнул, давая мне понять, что пора и честь знать. Я не стала упираться. Мишель пошел за моим пальто, не сразу с ним вернулся, а когда появился, показался мне умиротворенным. Помогая мне одеться, он спрашивал взглядом разрешения меня обнять. Я сама его обняла и нежно прижала к себе.

Я пообещала звонить ему из Балтимора и рассказывать о городе, а главное, о том, что сумею разузнать о маме. Это была бесстыдная ложь: у меня не было ни малейшего представления, как подступиться к этой задаче. Я возлагала все надежды на свидание со своим анонимным корреспондентом. Излишне объяснять, что надежды эти были очень зыбкими.

Утром следующего дня я позвонила папе и попросила оказать мне услугу: предупредить о моем отъезде Мэгги.

– Ни стыда ни совести! – прозвучало в ответ.

Если честно, моя трусость порой оказывается подспорьем. Я представила себе грустную улыбку папы. Ему тоже хотелось знать, куда я отправляюсь и надолго ли. У меня была привычка отвечать на эти вопросы перед каждым своим путешествием. Я сказала «целую» и попросила прощения за то, что не могу расцеловать его лично: мол, скоро вылет, а мне еще надо успеть заскочить в редакцию за билетом. Опять вранье. Авиабилеты давно уже стали электронными, как и почта. Но у меня не хватило бы духу выдержать его взгляд, снова изобретать отговорки, когда он поинтересуется причиной столь поспешного отъезда.

По пути в Хитроу я все-таки позвонила Мэгги и первым делом пригрозила, что сразу прерву разговор, если она вздумает хоть в чем-то меня упрекнуть; после этого я пообещала держать ее в курсе своих открытий.

Движение было, как всегда, напряженным. В нескольких километрах от аэропорта поток машин сгустился до предела, и я испугалась, что опоздаю на рейс. Счет шел уже на минуты.

Выскочив из такси, я бегом пересекла зал вылета, так же бегом преодолела эскалатор, упросила стоявших впереди пассажиров пропустить меня и встала перед стойкой регистрации в тот самый момент, когда рядом с номером моего рейса на табло замигала красная надпись «Конец посадки».

Потом, роясь в карманах пальто, чтобы достать и положить ключи и айфон на ленту, которая увезет их на просвечивание, я нащупала старый кожаный мешочек. Никогда его раньше не видела и понятия не имела, откуда он взялся. Я бежала слишком быстро, чтобы кто-то успел сунуть его мне в карман. Но времени на размышление не было. Я сняла туфли, обогнала несколько человек и бросилась под рамку безопасности. Осталось сгрести вещи и, задыхаясь, с воплем метнуться к стюардессе, уже собиравшейся закрыть ведущую в посадочный рукав дверь. Протягивая ей посадочный талон, я исхитрилась виновато улыбнуться. Теперь – галопом по рукаву! С трудом втиснула сумку между вещами на полке сверху – и с облегчением плюхнулась в кресло.

Пока рукав отсоединялся от самолета, я пристегнула ремень и положила себе на колени загадочный потертый мешочек. В нем было письмо на пожелтевшей бумаге и записка от Мишеля.

Я спрятала записку Мишеля и осмотрела конверт. Судя по штампу, его тоже отправили из Монреаля.

Сентябрь 1980 г., Балтимор

Мэй посвятила вечер изучению резюме и заявлений кандидатов. Чтобы не привлекать внимание к проекту, который она хотела как можно дольше держать в тайне, объявления о наборе журналистов, секретарей редакции, специалистов по работе с документами и верстальщиков просто развешивались на городских тумбах.

Минула полночь, а Салли-Энн все не было, и это огорчало Мэй; увидев в три часа ночи, как Кит высаживает ее под окнами лофта, Мэй вознегодовала. Она тут вкалывает, а они, видите ли, изволят наслаждаться жизнью!

Салли-Энн прокралась в спальню и улеглась рядом с ней. Мэй притворилась спящей и молча отвернулась, когда Салли-Энн спросила, что за муха ее укусила.

Утром они дулись друг на друга и не разговаривали. Мэй продолжила разбирать почту, игнорируя Салли-Энн, хотя та приготовила ей завтрак.

– Перестань, Мэй, дуться следует мне, а ты ведешь себя как мещанка. Я люблю тебя больше всех на свете, а еще я люблю мужчин. Разве за это можно осуждать? Кит – восхитительная гора мышц и, как ни странно, целый океан нежности. Ни ты, ни я не в силах от такого отказаться. Давай будем его делить, почему нет? Недаром оргия – слово женского рода… Или ты думаешь, что его это смутит? И потом, кто в наше время придерживается моногамии?

– Например, я.

– Неужели?

Мэй потупила взгляд, пытаясь разобраться в своих противоречивых чувствах.

– Только не рассказывай, что ты в него влюблена, ни за что не поверю! – не унималась Салли-Энн. – Лучше признайся, что ты от него балдеешь, это я пойму.

– Заткнись, Салли, не желаю слушать твои безнравственные наставления! Я не святая и не чужда нравов нашего времени, но они мне не очень дороги. Из нас двоих я прогрессивнее, потому что еще хочу верить в настоящую любовь.