Пьер Трамбле – самый преданный мой клиент. У него антикварная лавка. Пьер специализируется на деревенской мебели. Существует много способов состарить древесину. Несколько точных ударов стамеской, умение обращаться с паяльником, особые кислоты и лаки – и всего за день комод стареет на добрую сотню лет.

Когда покупатели спрашивают о возрасте предмета мебели, Пьер неизменно отвечает: «Начало века» – и никогда не уточняет какого.

Оглядев мой комод, он похлопал меня по плечу и, как всегда, похвалил: «Джордж-Харрисон, мастера лучше тебя не сыскать». Я очень признателен ему за столь высокую оценку. Мне случается чувствовать себя не в своей тарелке, когда, ужиная в ресторане матушки Денизы, я слышу, как она хвастается «антикварным» угловым диваном, который стоит у нее в столовой. Дениза приобрела его в лавке Пьера, авторство дивана принадлежит мне.

Пьер – любитель хорошо пожить, он клянется – вполне искренне, – что от его мелких проделок никто не страдает, наоборот, всем от них только польза: и ему самому, ясное дело, и его клиентам. «Я продаю мечту, а у мечты нет возраста», – твердит он, когда я ворчу, получая от него очередной заказ. Он знает меня с младенчества. Я всегда проходил мимо его лавки, возвращаясь из школы. По-моему, он был неравнодушен к моей матери – никогда не упускал возможности похвалить ее наряд или прическу. Когда мы сталкивались с ним в городе, его жена не скрывала недовольства. Когда я занялся столярным ремеслом, он первым стал мне доверять, это благодаря ему я поверил в успех. Вечно буду ему благодарен!

– Что это у тебя такой осоловелый вид? – спросил он, приглядевшись ко мне.

– Это все комод, из-за него я провел несколько бессонных ночей.

– Не ври! Небось твоя блондинка всю ночь спать не давала!

– Если бы! Нет, Мелани уехала, в моей жизни стало пусто.

– Не горюй, это был не самый заточенный карандаш в коробке. А теперь о деле. Полагаю, ты на мели. В этом году туристический сезон не порадовал. Если нужно, я могу заказать тебе стол со стульями. Увидишь, к концу зимы я их обязательно продам. Погоди, почему бы тебе не смастерить для меня пару-тройку пар старых, нет, старинных санок? Мне попались рисунки прошлого века. На Рождество они бы произвели фурор!

Я склонился над книгой, которую Пьер быстренько вынес из своего кабинета. Санки, которые он мне показал, относились к XIX веку. Воспроизвести такие было гораздо труднее, чем воображал Пьер. Я захватил книгу с собой, пообещав тщательно изучить изображения.

– Послушай, я тебя знаю как облупленного. Брось молоть вздор, выкладывай, что с тобой приключилось.

Я замер на пороге. Обманывать его было выше моих сил.

– Я получил странное письмо, Пьер.

– Судя по твоей гримасе, оно невеселое. Пойдем заморим червячка, а заодно поговорим.

У матушки Денизы я развернул письмо и дал прочесть Пьеру.

– Кто этот любитель рыться в чужих делах?

– Понятия не имею. Сам видишь, подписи нет.

– Однако ему удалось навести тебя на грустные мысли.

– Мне осточертели недомолвки, хочу узнать наконец, кто мой отец.

– Тебе не кажется, что если бы ему захотелось с тобой познакомиться, то он бы уже объявился?

– Все не так просто. Я побывал у матери.

– Не стану спрашивать, идет ли она на поправку.

– Она то выходит из своего мирка, то снова в нем скрывается. Это очень тяжело. Но она кое в чем мне созналась, и теперь я постоянно об этом думаю.

И я повторил Пьеру то, что сказала мать.

– Она была в себе, когда это говорила?

– Думаю, да.

Пьер, глядя на меня, глубоко вздохнул.

– Мне не поздоровится, если жена узнает, что я обсуждал с тобой это, но я тоже должен кое-что тебе рассказать, это давно меня гнетет. Когда твоя мать объявилась с Магоге, у нее в печке был хлебушек, как у нас в Квебеке говорят о будущих матерях. Хлебушком тем был ты. Нелегко ей было у нас прижиться. Неместная, тем более незамужняя с ребенком – в те времена такое нечасто встречалось, не то что нынче. Она была хороша собой, и подозревали, что она ищет приключений. О ревности наших женщин я и не говорю. Но она была не робкого десятка и держалась всегда любезно. В считаные месяцы сумела добиться уважения. А потом и ты сыграл в этом роль. Было видно, что она правильно тебя воспитывает. Ты всегда был вежливым парнем – а много ты знаешь вежливых уличных мальчишек? И тут в городе появляется этот верзила. Всех расспрашивает, где найти твою маму. С виду – лопоухий добряк. Кто-то его надоумил, где ее искать, вот он к вам и явился. Узнав об этом, я поспешил к вам, чтобы убедиться, что он не причинит вам зла. Жена советовала мне не совать нос в чужие дела, но я ее не послушал. Прибежал. Вижу в окне твою мать и его, беседуют. Все спокойно. Постоял я там немного и ушел домой. Он тоже поутру уехал, и больше его никогда не видели. Где это видано, чтобы человек отмахал столько километров, скоротал вечерок – и ищи-свищи? Бессмыслица какая-то! Нет, у него наверняка была серьезная причина, чтобы здесь появиться. В твоем доме, не считая кое-какой обстановки, которую я продал твоей матери, да дешевой посуды, было шаром покати. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что́ ему там понадобилось. Вернее, кто: она и ты. Я почему все это тебе рассказываю? Потому что не перестаю ломать голову, встречался он с тобой или нет.

– Откуда ты знаешь, что он приехал издалека?

– А номерные знаки на машинах на что? Я его, конечно, уже не назову, но тогда я записал цифры в своей кассовой книге. Можно попробовать найти, но я и без этого помню, что номер был штата Мэриленд. Рад был бы рассказать тебе больше, но это все, что я знаю.

– Какой он был?

– Говорю же, верзила, хорош собой. Я видел его в окне, особо не разглядел. Но к твоей матери он был неравнодушен, это уж точно. И не переставал стрелять туда-сюда глазами. Хотел было подняться на второй этаж, но твоя мать не позволила, загородила дорогу. Я был готов вмешаться, если бы что-то пошло не так, но он оказался человеком воспитанным, снова сел в кресло. После этого я видел только его плечи и ботинки.

– Ты попробуешь найти номер его машины?

– Попробую, но все-таки тридцать четыре года прошло… И вообще, вряд ли это поможет. Хотя мало ли что…

Я пригласил Пьера поужинать. Перед рестораном он попросил прощения за то, что не рассказал мне все это раньше. Надо было ему обо всем мне поведать, пока мать еще была в своем уме. Я пообещал вернуть ему книгу, как только зарисую санки. Так я давал ему понять, что мы расстаемся друзьями.

Возвращаюсь домой – а под дверью меня ждет письмецо. Почерк уже знакомый. На вырванном из блокнота листке написано: «22 октября, 19 часов, кафе “Сейлорс”, Балтимор».

Было уже 11 часов вечера 21 октября.

Апрель 1944 г., окрестности Монтобана