Предварительные соображения. Имеет ли вообще смысл задаваться столь неопределенными, озадачивающими вопросами? Может быть, это просто симптомы философского зуда, вызывающего желание ломать голову над тем, что ни для кого не представляет проблемы? Что ж, зуд заразителен и перекидывается даже на неспециалистов. Смущает то, что, как мы это увидим, даже самые правдоподобные ответы, сами собой приходящие на ум, вызывают серьезные, а порой – убийственные возражения. Тем не менее даже частичные ответы чрезвычайно значимы для самых разных областей, таких как восприятие, познание, структура символических систем, отношения между мыслью и чувством и эстетика изобразительного искусства. Просто понять причины обременительных разногласий, которые вызывает вопрос об изображении, – уже достаточная награда за то, что грозит стать архитрудным, а возможно, и утомительным анализом.

Некоторые рабочие определения. Если на картине (К) – или на каком-либо другом изображении, например фотографии, – я вижу некий предмет (П), я утверждаю, что К изображает П; или же К находится в отношениях изобразительности к П. Однако уже здесь есть почва для ложной трактовки.

Предположим, на К изображено, как Джордж Вашингтон форсирует реку Делавэр[61]. В этом случае К связана с реальным переходом Вашингтона через Делавэр в 1776 году и тем самым ее можно признать более или менее правдоподобным – или более или менее неточным – живописным изображением исторического события. Я не считаю само это историческое событие частным проявлением П, о котором было сказано выше. Рассмотрим по контрасту другую картину, показывающую, как Гитлер форсирует реку Гудзон в 1950 году. В данном случае нет реального события, благодаря которому можно проверить, насколько правдоподобна картина, однако мы всё же можем сказать, что на картине имеется некий изображенный «предмет».

Назовем переход Вашингтона через Делавэр исходным сюжетом, к которому отсылает нас картина; ради точности добавим, что картина изображает не просто сюжет, а, скорее, его портрет. Таким образом, картина, на которой изображен воображаемый рейд Гитлера, не имеет исходного сюжета, чьим «портретом» она может стать; однако она служит представлением определенного предмета. Итак, портрет и представление суть два особых случая изображения.

Представленный предмет можно назвать содержанием изображения[62]. Я буду говорить главным образом об изображении в особом смысле «представления» и, соответственно, о «предмете» картины, который является ее «содержанием», а не «исходным сюжетом». Там, где контекст ясен и не утверждается обратного, читатель может считать «изображение» и «представление» синонимами.

Нужно иметь в виду, что я вовсе не предполагаю, что между «предметом» и «исходным сюжетом» всегда существует непреодолимое несходство. Еще важнее то, что я не предполагаю – хотя разговор о взаимоотношениях между К и П может наводить на эту мысль, – что «предмет» П существует как отдельная и независимая сущность. Сказанное не противоречит тому, что утверждалось до сих пор, а именно, что представление-П может быть единственным предикатом, никак не связанным с существованием или несуществованием П. Соответственно, наличие П в изображении-П может быть «содержательным», а не «пространственным».

В поисках критериев. Амбициозный исследователь нашего круга вопросов надеется, что ему удастся вывести аналитическое определение представления или представления-П, то есть формулу, которая имеет следующий вид:

К представляет П при условии – и только при условии – П’,

где вместо П’ можно подставить некое выражение, более подробное и проясняющее (в самом широком смысле этого слова), чем непроясненное слово «представляет». Соответственно, П’ будет необходимым и достаточным условием для того, чтобы К «представляло» П.

Пожалуй, неразумно ожидать, что мы выявим полный набор необходимых и достаточных условий, подпадающих под этот паттерн. Но нам и необязательно ставить перед собой такую цель, поскольку мы многое проясним, даже если выделим некоторые необходимые условия. Еще более скромная, но тоже труднодостижимая цель – показать некоторые критерии применения выражений вроде «представляет П», то есть условий, которые, в силу соответствующего значения слова «представляет» и никакого больше, говорят за или против применимости этого слова к конкретным случаям. Такие критерии не обязательно должны быть неизменными и универсальными, применимыми всякий раз, когда имеет смысл говорить о чем-то, что показывает или представляет нечто другое: эти критерии применения могут варьироваться от случая к случаю систематическим и поддающимся описанию образом. Цель, следовательно, состоит в том, чтобы получить не полное, но ясное представление о комплексе возможных употреблений слова «изображает» и его паронимов, а не в том, чтобы дать ему формальное определение[63]. Тем не менее начну я с другого – последовательно рассмотрю ряд необходимых условий «представления». Только когда мы убедимся в том, что ни один из этих кандидатов в отдельности – и даже не все в совокупности – не может служить для анализа поставленной нами задачи, я перейду к поискам более гибкого ответа.

Читатель, находящийся под влиянием витгенштейновских исследований фундаментальных понятий, может счесть нашу затею, даже в таком ее урезанном виде, предосудительным донкихотством, ожидая, что «паттерны употребления» окажутся слишком беспорядочными, чтобы свести их к какой-либо формуле. Таким пессимистам я напомню о существовании «творческой силы» языка, столь же важной, сколь и самоочевидной, благодаря которой мы можем понять смысл того, что скрывается за выражением «К есть живописное изображение П», даже если это утверждение относится к картине, написанной в новом, незнакомом или невразумительном стиле. Сама мысль о том, что мы понимаем, о чем идет речь в подобных контекстах, представляется мощным аргументом в пользу существования некоего встроенного в нас паттерна применения, ожидающего своего выявления. Даже если это всего лишь иллюзия, она тоже требует объяснения.

Принципиальное возражение. Поиски аналитических критериев применения слова «представление» естественно заставляют вспомнить о многочисленных бесплодных попытках провести частичный или полный анализ вербальных смыслов. В самом деле, возможно, это не просто аналогия. Если речь идет о тексте, мы можем с уверенностью сказать, опираясь на более ранние наши формулировки, что он есть описание или репрезентация определенного сюжета, ситуации или каких-либо реалий, представленных через «содержание» текста и, возможно, соответствующих некоему подтверждающему факту (аналогу нашего «исходного сюжета»). Отсюда возникают вопросы, аналогичные тем вопросам об изображении как таковом, которые я выделил выше. Более того, некоторые авторы пытаются применять последние к первым, выводя свои трактовки и аналитические выкладки из области языковой семантики.

Но существуют ли веские причины считать, что поиски понятийной карты вербальных значений непременно бесплодные? Судя по всему, покойный Джон Остин[64] именно так считал (ср.: Austin, 1961), правда, по причинам, которые, насколько мне известно, никогда не обсуждались в печати.

Остин противопоставляет поиск значения конкретного слова или выражения тому, что ему