– А вы?

– Прицепина, не заставляй меня думать, что ты глупее, чем кажешься. – Шеф усмехнулся в седые усы. – Что я, если ты все еще в штате?

– Спасибо, – только и смогла она ответить.

– Спасибо на хлеб не намажешь, Прицепина. Через месяц Долгов летит в Штаты на двухмесячные курсы, будем работать за себя и за Долгова. Ты как, Прицепина, готова впахивать на ниве кардиохирургии? – Он снова тепло, совсем по-отечески улыбнулся.

– Всегда готова, – заверила Алена шефа.

– Отчего-то я ни на секунду не сомневался. Гениальности в тебе, конечно, маловато, зато настырности и работоспособности хоть отбавляй. А этот, который непризнанный гений, так обиделся, что из кардиохирургов быстренько переквалифицировался в психиатры. – Антон Карпович глубоко затянулся сигаретой. – Вот я тебе честно скажу, Прицепина, не позавидую я его пациентам…

…Пророческие слова шефа огненными буквами высветились в мозгу. Пациентам неудавшегося гения Егора Стешко можно только посочувствовать, особенно тем, к которым он испытывает личную неприязнь…

Дядька Федос пришел к ней той же ночью. Ася открыла глаза – а он стоит… Все такой же хмурый, все в той же белой рубахе, только чистой.

– Уйду скоро, – вздохнул он. – К Люське прощаться заходил, так не видит она меня, только плачет. Кто за ней теперь присмотрит, как не я?..

– Мы присмотрим. – Ася села в кровати, сама удивляясь своей смелости. – Мы с мамкой и другие.

– Вы уж присмотрите, – попросил дядька Федос. – Жалко ее, горемычную. Все из-за меня. – Он немного помолчал, а потом посмотрел на Асю блестящими, совсем не пустыми глазами, сказал просительно: – Я ж, Аська, к тебе не за тем пришел.

– А зачем? – спросила она, уже предчувствуя ответ.

– Из-за Алеся, младшенького моего. Заблукал он, я знаю.

– Заблукал?

– В дрыгве. Я к нему хотел, с собой думал забрать.

– Куда?

– Туда, девка, туда. – Пожелтевшим от табака пальцем дядька Федос указал вверх. – А она меня не пущает, Морочь. Меня туда не пущает, а Алеся оттудова. Плохо это, очень плохо.

– А я чем же могу помочь? – От мертвого дядьки Федоса волнами шел холод. Или это не от него, а от приоткрытой двери?

– Можешь! – На рябом лице гостя появилась и тут же исчезла просительная улыбка. – Ты ее попроси, Хранительницу. Она все сделает как надо. Ты только попроси. Плохо ему там, я знаю. Другим тоже плохо, но Алесь же сын…

Хранительница? Вот, значит, кто старуха на самом деле – Хранительница. Хранить – хоронить…

– Что попросить? – Ася покосилась на спящую на соседней кровати маму.

– Нехай с Морочью поговорит. Я готов замест Алеся…

– Дядька Федос…

– Эх, молодая ты, Аська, глупая. Все мы глупые, пока живые. Ты просто попроси, а я подожду. Я могу еще трошки[8]подождать.

– Не знаю. Я дорогу не найду.

– Найдешь. Ты особенная, дорога тебя сама найдет. Попросишь?

– Попрошу! – решилась она. – Только и ты мне помоги.

– Как же я тебе помогу? – усмехнулся ночной гость. – Нет меня больше. Был Федос да весь вышел.

– Как с партизанами связаться, скажешь? – Ася зябко поежилась, обхватила себя руками за голые плечи. – Мне донесение нужно передать очень важное.

– Значит, это ты сбитого летчика нашла? Ждали в отряде донесения. Ох как ждали. – Дядька Федос нахмурился, точно и теперь, будучи уже мертвым, осуждал Асино стремление помочь своим. – Живой хоть летчик-то?

– Живой. – Она кивнула. – Только раненый. На болоте он, у ста… у Хранительницы.

– Так она, выходит, не только мертвых, но и живых приваживает… – Дядька Федос задумчиво подергал себя за ус, а потом сказал: – Ну что с тобой станешь делать?! Слухай! Помнишь, где в лесу до войны Кондрата Лешнева пасека была?

– Помню. – Ася снова кивнула.

– А березу вывороченную помнишь? Ну ту, что в сороковом ураганом повалило прямо на Кондратову хату.

– И березу помню.

– Между корнями той березы – тайник. Так сразу и не увидишь, он дерном привален. Но если знать, что искать… Был он у меня для экстренной связи, когда самому в отряд никак нельзя. Раз в неделю его проверяют, по воскресеньям. У тебя пять дней еще, если успеешь…

– Я успею! – сказала Ася решительно. – Мне очень нужно.

– Ох, егоза, – вздохнул дядька Федос, а потом сказал: – Пойду я, Аська, а ты не забудь просьбу мою. Ты ж с Алесем в школе дружила, пожалей хлопца…

Прежде чем ответить, Ася крепко-крепко зажмурилась, а потом сказала:

– Хорошо, дядя Федос, я попробую.

…В комнате не было никого. От протопленной на ночь печи жаркими волнами разливалось тепло, мама постанывала и бормотала что-то во сне, мерно тикали настенные часы. Привиделось? Так же как тогда, на болоте?..

Утро выдалось зябкое и промозглое, совсем не весеннее, зато под стать сумбуру, творящемуся у Аси в душе. Мама ни о чем не расспрашивала, молча накрывала на стол, лишь изредка испуганно поглядывала на Асю да вздыхала украдкой. Она заговорила только после завтрака, села напротив, положила руки ладонями на стол, посмотрела виновато и просительно одновременно.

– Мам, ты чего?

– Доча, я поговорить. Нужно об этом поговорить, никуда не деться.

– Если про болото, то все равно ничего не расскажу, – сказала Ася решительно, а потом добавила уже ласковее: – Мам, тебе же спокойнее будет.

– Я не про болото. – Мама покачала головой. – Я про этого ирода, про Захара.

– Захара? – Горло снова сдавило холодными пальцами, дышать стало тяжело.

– Я сегодня в Васьковку схожу к бабе Малаше.

– Зачем?

– Баба Малаша травки всякие знает… – Мама покраснела. – Те, что по нашей женской части. Асенька, – она накрыла ее ладонь своей, – а вдруг, не дай Господь, ты забеременеешь? Лучше заранее, пока не поздно.

– Забеременею? – Смысл маминых слов дошел до нее не сразу, а когда дошел, Асю вдруг замутило. – Я не забеременею, – сказала она и заглянула в заплаканные мамины глаза. – Не было ничего. Ясно?

– А как же?.. А одежа твоя?..

– Не было! – с нажимом повторила она. – Не нужно травок.