— Где-то через полчаса. Точно не помню.

— Долго пробыл?

— Минут 20, может полчаса. Я не засекал. Он приехал, зашел ко мне. Мы поговорили о том о сем, я дал ему конверт, и он уехал.

— Кто-нибудь видел это? Из персонала?

— Что именно?

— Как он уехал? Это кто-нибудь видел? Кто-нибудь может подтвердить, что он сам, ножками, вышел из «Вегаса» и уехал?

Щегольков занервничал. Переглянулся с адвокатом.

— Он иногда выходил через подвал. Через черный ход. Где меня… где меня задержали.

— Почему?

— Он не любил светиться. Все-таки он полицейский, его многие знают… Ему не нужны скандалы. Самохин часто уходил через подвал.

— Охренеть, ты издеваешься? — не выдержал Савченко. — Ты тут за кого меня держишь? Мента убили, ты был последний, с кем он общался! Но никто не видел, как он выходил из твоего кабинета?!

— Я вас попрошу! — покрикнул адвокат. — Мой клиент добровольно согласился помочь и предоставить следствию информацию! Имейте уважение!

— Савченко, ну твою же мать, — уныло поддакнул адвокату следак. А адвокат бушевал:

— У вас нет никаких доказательств о возможной причастности моего клиента к убийству полицейского! В ночь убийства он не выходил из своего кабинета, он не мог ни вывезти труп, ни избавиться от машины и сжечь ее, — ничего! Его в клубе до утра видели десятки людей, в том числе персонал!

Савченко молчал. Не видя реакцию опера, замолчал и адвокат. Все смотрели на Савченко. Он вздохнул и полез в карман за сигаретами.

— Я закурю. Никто же не возражает?

Никто не возражал. Савченко закурил, принес из углу импровизированную пепельницу, вырезанную из пивной банки. Снова уселся за стол.

— Ладно, погорячился. Прошу прощения. Хорошо?

— Надеюсь, вы будете себя в руках держать, а то разговора не получится, — проворчал адвокат.

— О, конечно. Сейчас вот видите, закурил и успокоился. Нервы, знаете ли. А если мне налить водяры, я вообще спокойный как Будда стану. Вы же знаете, мы — менты — те еще маргиналы. В общем, проехали с тем, как Самохин ушел. Допустим, так и было. Спасибо, что сказали.

— Рад помочь, — воспрял духом Щегольков.

— Только у меня еще пара вопросов. Если вы не против.

— Конечно. Чем смогу.

— Итак, Самохин вам звонил в воскресенье в семь вечера?

— Да, я же сказал.

— На специальную сим-карту, которой вы пользовались для связи с ним? На ту, ни на кого не зарегистрированную?

— Все так.

— Но сейчас у вас другая сим-карта, да? А та сим-карта где? На которую Самохин в семь вечера звонил вам, в последний раз?

— Я ее… — Щегольков на миг растерялся. — Ну, странный вопрос. Выбросил я ее. Когда узнал что Самохин… что он пропал.

— Мой клиент не причастен к этому, но он не хотел, чтобы полиция вышла на его заведение, — пояснил адвокат. — Все логично.

— Логично, и даже очень. Мне непонятно только одно. — Савченко выпустил дым. — Когда мы нашли машину Самохина, то первым делом пробили его звонки. И знаете, что? Оказалось, что вы избавились от сим-карты ночью. За несколько часов до того, как вообще стало известно о пропаже Самохина. Вопрос: как так вышло?

Лицо Щеголькова окаменело. Положение спас адвокат.

— Ничего подобного! Ничего подобного! Мой клиент отключает телефон после работы, чтобы нормально выспаться! Только и всего! Что опять за намеки такие? — он вскочил. — Господин следователь, давайте-ка мы будем закругляться. Не получается у нас разговора с уголовным розыском. Может, с другим сотрудником и вышло бы что-то, но…

Пока адвокат поражал всех своим праведным гневом, Савченко не сводил глаз с Щеголькова. И увидел на его лице все, что нужно.

Это был затаенный, но глубокий, почти животный Страх.

***

— …Один из лучших сотрудников полиции. Образцовый страж порядка. Такой, каким и должен быть настоящий полицейский. — генерал покивал сам себе, словно соглашаясь, и осмотрел сидящих в конференц-зале репортеров. — Когда капитан Борис Самохин пропал, мы все до последнего надеялись, что он жив, что все в порядке. Но случилось худшее. И я, пользуясь случаем, хочу ответственно заявить следующее. Я хочу, чтобы все меня очень внимательно услышали. Речь идет не просто о преступлении. Это вызов всей системе правосудия. Вызов полиции в целом. Мы найдем и накажем тех, кто совершил это преступление. Никто не останется безнаказанным. Преступник должен знать, что он ответит по всей строгости закона, если…

— Бла-бла-бла, — Савченко поморщился и выключил телевизор, по которому в новостях крутили сюжет с фрагментами пресс-конференции начальника УВД. — Сколько можно, вашу мать.

Туров игрался с резиновым кистевым эспандером. Старая привычка — эспандер он купил, чтобы разрабатывать руку после перелома много лет назад.

— Это его работа.

— Когда мне начнут платить за монологи? Я могу задвинуть не хуже. Даже лучше. Его спич пронизан штампами и шаблонами, словно у наших отцов-командиров специальная брошюра есть: «Сто штампов для составления речи на любую вообще тему», тираж 100 тысяч экземпляров. А вот я могу преподнести и подать ситуацию ярко, красочно и неординарно.

Туров не отреагировал. Савченко вздохнул, приоткрыл окно кабинета и закурил. Минувшей ночью они практически не спали. Савченко смог прикорнуть часа полтора, не больше, только под утро. Но самое противное было в том, что вся вчерашняя работа ничего им не принесла.

А может, так только казалось.

— Следак звонил, — сказал Савченко.

Туров невесело хмыкнул.

— Отпустили?

— Угу. Под подписку.

— Значит, соскочит.

— БЭП на него материал завел, но там вряд ли до реального срока дойдет. Максимум условка. А скорее всего штраф. Правосудие, б… дь.

В кабинет вошли Сечин и Матвеев. Сечин сразу полез в холодильник за едой.

— Кто что жрать будет?

— Что вскрытие? — спросил Туров.

Матвеев отмахнулся.

— Да ничего. Погиб от огнестрела. В грудь, почти в упор, пороховые газы.

— Пуля?

— 9 миллиметров, скорее всего ПМ. Застряла в позвоночнике. Пригодная для экспертизы, но в пулегильзотеке совпадений никаких. Ствол был чистый.

— Мясо или рыбу? — настаивал Сечин. — Коль, ты что будешь?

— Та семга сегодня есть?

— Не, в магазине всю раскупили.

— Вот суки. Тогда плевать.

Матвеев подсел к Турову, который хмуро поигрывал карандашом, сидя над ворохом бумаг.