она чувствовала себя достаточно защищенной. Магда жила с родными в сельской местности, казавшейся тихой гаванью в сравнении с ужасами войны. Ежедневная фермерская рутина успокаивала и дарила ощущение безопасности, пусть и очень поверхностное. Стук копыт коров во дворе, которых дважды в день вели на дойку; отец, выводящий лошадей вспахивать поле или направляющийся косить либо собирать урожай; мать, сбивающая на кухне масло или делающая сыр, чтобы потом продать его на рынке; ряды банок с вареньем и засоленными овощами в кладовке; тушеная крольчатина и румяный, только что зажаренный цыпленок, подаваемый матерью за ужином… Магда спала в чистой постели, пила теплое молоко и хорошо питалась. Но по ночам, снова и снова перечитывая письмо Карла, она понимала, что эта уютная деревенская жизнь была лишь иллюзией. За этим покровом защищенности целому поколению внушали, что Адольф Гитлер – бог, что каждое его заявление является непреложной истиной, хотя на самом деле истина заключалась в том, что на войне гибли тысячи человек. Немецких граждан лишали свободы или даже жизни только потому, что они были евреями или вера в истинного Бога не позволяла им проникнуться теми идеями, которые нацисты навязывали всем. В своем письме Карл показал ей правду. И теперь пришло время ей, Магде Майер, присоединиться к этой борьбе. В конце концов, ведь именно этим и занимался Карл.

Глава одиннадцатая

Кесуик, июнь 1940 года

Дорогие мама и папа!

От одной из наших учительниц – миссис Бернетт, – которая недавно приехала из Ньюкасла, я слышала, что ночью немецкие самолеты летали над городом, однако не причинили ему вреда. Она выглянула в окно и увидела их в свете прожекторов! Миссис Бернетт сказала, что на третьем сигнале тревоги она попыталась разбудить своего мужа Роджера, чтобы уйти с ним в бомбоубежище, но в ответ получила лишь: «Пусть прилетают! Я останусь здесь, даже если меня разбомбят!». Правда это так странно? Но я не понимаю, почему эти самолеты не были сбиты? Все это говорит не в пользу нашей зенитной артиллерии. Но на улице было влажно, целый день шел дождь. Возможно, именно дождь и помешал нацистам.

Мне кажется, что подписание «мира» в том же месте, что и в 1918 году, – это просто отвратительно! Бедные французы! Что вообще происходит?! Напиши, что ты думаешь, ведь мнение ребенка о данной ситуации может быть неправильным.

Наверное, в последние ночи вы мало спите. Надеюсь, папе не стало хуже с его несварением желудка.

С любовью, Имоджен

Имоджен писала адрес на конверте, когда услышала, как в прихожей настойчиво зазвонил звонок. А еще через минуту до нее донесся животный вопль, напомнивший ей вой лисы, попавшейся в капкан браконьера.

Она отложила письмо и сбежала вниз по лестнице, где обнаружила миссис Латимер, сидевшую на корточках на полу. Рядом с ней лежала телеграмма, а на пороге стоял растерянный почтальон.

– Простите, – сказал он тихо. – Мне так жаль…

– Вы ни в чем не виноваты. Спасибо, – ответила Имоджен, кивнула ему на прощание и закрыла дверь.

Мистер Латимер был в саду. Он услышал шум и поспешил по тропинке, ведущей к дому.

– Мойра, Мойра… в чем дело? – спросил он, опускаясь на колени рядом с женой.

Имоджен отдала ему телеграмму.

– Ублюдки, – прорычал мистер Латимер, читая телеграмму. – Проклятые кровожадные ублюдки!

Имоджен стояла, не в силах сдвинуться с места. Она никогда не слышала, чтобы при ней так ругались. И это было так непохоже на тихого и любезного мистера Латимера.

– Наш Артур, – произнес он, поднимая к ней голову, и его лицо было все в слезах. – Его убили в Дюнкерке… Их загнали в ловушку, как крыс!

Мистер Латимер встал, положил телеграмму на столик в прихожей, помог жене подняться и повел ее в гостиную.

– Мне очень, очень жаль, мистер Латимер, – сказала Имоджен им вслед.

На следующий день в школе их с Хелен пригласили в кабинет директрисы.

– А, девочки, хорошо, что вы пришли. Присаживайтесь. Вы, конечно, знаете, что Латимеры получили ужасные новости.

Имоджен и Хелен опустили головы и посмотрели на свои туфельки, на глаза обеим навернулись слезы.

– Бедная миссис Латимер, – пробормотала Имоджен. – Она начала плакать, как только получила известие, и с тех пор не прекращает.

– И похоже, речь идет не только об их старшем сыне… не могу вспомнить, как его звали… – Директриса стала листать лежавшие на столе бумаги в поисках информации.

– Артур, – подсказала Имоджен.

– Да, Артур… Речь идет не только о его трагической гибели. Их младший сын Джеймс был ранен. Ничего серьезного, однако после госпиталя его отправят домой восстанавливать силы, и, как вы понимаете, ему понадобится ваша комната.

– О да, конечно, – сказала Имоджен и посмотрела на Хелен.

– Так что нам придется подыскать вам новое жилье. Он приедет не раньше, чем через две недели, и я спросила, можете ли вы остаться у Латимеров на это время, но семестр скоро заканчивается, и я хочу, чтобы вы знали: по возвращении в сентябре вы уже будете жить в другом месте. Если нам придется переселить вас раньше, я найду для вас что-нибудь временное. Хорошо, теперь можете идти.

Девочки прошли через кабинет директрисы и уже открыли тяжелую дубовую дверь, чтобы выйти, когда она их окликнула:

– Да, и еще… девочки… не думаю, что стоит об этом говорить, но постарайтесь помогать Латимерам с готовкой, уборкой и со всем остальным.

Через десять дней родители приехали за Имоджен, чтобы забрать ее. Несмотря на недавнюю серию бомбардировок Ньюкасла, школа закрывалась на летние каникулы, и большинство детей отправлялись домой. Мать Имоджен взяла на себя уборку в комнате, которую ее дочь делила с Хелен, чтобы не доставлять миссис Латимер лишних трудностей.

– Я не хочу, чтобы после вашего отъезда ей пришлось здесь что-то делать. Имоджен, принеси из чулана метлу, тряпку и немного мастики для пола. И сними с кровати простынь, а с подушки – наволочку… Вот так, молодец.

Сняв с кровати белье, Имоджен сложила его в мешок и вышла на лестницу. Она заметила, что к дому подъехала машина скорой помощи. Два санитара открыли заднюю дверь и помогли молодому человеку выйти из машины. Мимо Имоджен прошел отец с ее чемоданами.

– Пойдем, Джинни, откроешь мне входную дверь.

– Хорошо, папа. Кажется, сын Латимеров только что вернулся домой.

Пока отец шел по тропинке через сад к своей машине, Имоджен наблюдала за тем, как молодого человека осторожно усадили в кресло-каталку. На вид ему было не больше девятнадцати: рыжеволосый, со светло-голубыми глазами и