копились переполненные автобусы, похожие на буханки белого хлеба. Где-то там, за рядами автобусов и машин, были все четыре стороны, была Анимия.

И поездку решили отложить на неопределенный срок, чтобы не рисковать ни Сашиным здоровьем, ни здоровьем прорастающего в ее животе ребенка. Боря посчитал, что «оно и к лучшему», ведь у них еще впереди вся жизнь, чтобы «путешествовать по миру». А деньги, сэкономленные на поездке, пришлись очень кстати: после первого ипотечного взноса (хоть и состоящего по большей части из настойчиво-трепетной родительской помощи) с финансами стало туго.

Саша не расстроилась. В конце концов, Боря прав, они еще успеют слетать в Анимию в отпуск – до того, как отправятся туда насовсем. Потому что когда-нибудь они обязательно, непременно отправятся туда насовсем. А пока можно с легким сердцем переехать в тушинскую ипотечную квартиру, устраивать временный, неторопливый, ровно дышащий быт.

Мама не была в восторге от ранней, третьекурсной беременности дочери, но и не слишком горевала.

– Могла бы доучиться сначала, а потом уже думать о потомстве, – говорила она сердитым дребезжащим голосом. И тут же смягчалась: – Но ладно, чего уж теперь, раз вы с Борей так решили.

Сашин брак с ответственным и серьезным Борей немного сглаживал ее занозистое, шероховатое недовольство.

Соня бесхитростно радовалась тому, что «скоро они вместе будут гулять с колясками». Зимой, под Новый год, она родила девочку – Вику. И с тех пор по два-три раза в неделю приходила к Саше в гости, прикатывала ярко-розовую громоздкую люльку на колесах. Приносила к чаю самодельные малиновые эклеры и творожные слойки. Подолгу рассказывала о своей уютной монотонной повседневности.

Боря нырнул с головой в работу – в надежде на стремительное повышение. Будто пытаясь ускорить время, побыстрее впиться зубами в сочный наливной успех.

А Саша просто погрузилась в спокойное ожидание. В предчувствие нового человека, медленно пробуждающегося от небытийного сна. Вначале она только привыкала к мысли о растущем внутри существе и любила своего будущего ребенка словно со стороны, из осторожной холодноватой дали. Затем начала постепенно приближаться к нему в своих чувствах, тянуться к его вызревающей хрупкой душе. Продвигаться – удар за ударом сердца – к его формирующемуся, свернутому клубочком телу. Пытаться мысленно разглядеть с текущего расстояния его спящее безмятежное лицо.

К концу отведенного на ожидание срока Саша настолько приблизилась душой к своему ребенку, что как будто оказалась внутри собственного живота. Как будто ощутила пульсирующую влажную красноту своей утробы. Теплые алые небеса, нависшие над ней и ее младенцем.

Университетскую учебу пришлось прервать. На последних неделях беременности, досрочно сдав экзамены летней сессии, Саша оформила академический отпуск. С твердым решением вернуться максимум через год (а может, и раньше, если в яслях освободится место). Вокзал Анимии чуть-чуть отдалился, отодвинулся в будущее на несколько месяцев. Но Саша была готова к этому небольшому продлению своего главного ожидания. К тому же время, наполненное заботой о младенце, не могло считаться потерянным и потому не должно было стать томительным, утягивающим в глубь досадливого нетерпения.

В конце мая у Саши родилась девочка. Появилась на свет прозрачно-солнечным ранним утром. Назвали Кристиной – в честь Бориной покойной бабушки Кристины Владимировны, доктора физико-математических наук.

С появлением дочери Сашина спокойная, ожидающая бытность не всколыхнулась, продолжила течь гладким бестревожным потоком. Просто теперь в этом потоке побежала теплая густая струя материнского чувства. А ощущение умиротворенности и одновременно твердой глубокой решимости, заботливая Борина любовь, сладостное предвкушение далеких анимийских ворот – все осталось на своих местах.

Перемена произошла в середине зимы, когда однажды за завтраком Саша упомянула о своем возвращении в университет.

– Сегодня из яслей обещали позвонить и точно сказать, освободится ли место, – начала она радостно-трепетный, давно зреющий в сердце разговор.

– А так уж ли оно нам нужно, это место? – неожиданно сухо ответил Боря, не глядя на Сашу. Сосредоточенно намазывая масло на теплый румяный тост.

– Борь, конечно, нужно.

– А зачем? Кристинке ведь лучше дома. Она еще маленькая совсем. Да и вообще, как ни крути, ребенку всегда лучше с мамой, чем с какими-то непонятными няньками. Не всегда квалифицированными, кстати.

Саша внезапно почувствовала, что мысли становятся липкими и холодными. Как будто склеиваются неясной тревожной зябкостью.

– Борь, я учебу хочу продолжить. Ты же знаешь. Мы обсуждали и не раз.

– Обсуждали, да. Только вот скажи: зачем тебе заканчивать этот твой факультет?

Из комнаты сквозь сон похныкивала Кристина; в ванной с неравными промежутками капал кран, гулко ронял холодные слезы на дно белоснежной раковины; на улице, во дворе, лаяли собаки, нервно сигналил какой-то водитель. Все эти звуки рассыпа́лись, разлетались в разные стороны, не складывались ни в одну ритмическую картину – и потому наполняли Сашу подспудной тревогой.

– Ты прекрасно знаешь зачем. Я хочу получить диплом и работать в Анимии встречающим гидом. Мне всегда этого хотелось. И я жду дня, когда мы все вместе сможем туда переехать. Но сначала мне нужно доучиться…

Боря положил тост и медленно поднял на нее глаза.

– Ну какая Анимия, неужели ты до сих пор не оставила свои подростковые незрелые фантазии? Ну мечтали мы когда-то, забавы ради, что будем жить у моря и кушать крабиков на террасе, ну окей. Но сейчас-то мы взрослые серьезные люди. Ясно же, что ни в какую Анимию мы не поедем. У нас маленькая дочка, нам теперь о ней думать надо. К тому же у меня работа наконец-то в гору пошла. Саш, ну о каком переезде ты говоришь?

Он замолчал, ожидая Сашиной реакции, и вся гипнотическая бирюзовость его глаз вдруг раскололась о застывшее во взгляде раздражение.

С того дня началось их медленное, тягучее, довольно томительное расставание. Сначала Саша пробовала отрицать болезненную, четко проступившую действительность. Цепляться за слепую надежду на то, что все образуется, что у Бори сейчас просто очень много работы – тяжелый, напряженный период, густо пропитавший его сознание усталостью и нежеланием перемен. Что его колкие, царапающие слова – это неправда, ведь он же так ее любит и не может взять и разрушить ее негромкую, проросшую глубоко в сердце мечту, а вместе с ней и само сердце. Саша отчаянно пыталась верить, что у нее получится переубедить, переломить любимого Борю. А точнее, даже не переубедить, не перекроить внутренне, а просто вытащить из временной вязкой усталости, из этой накрывшей его рутинно-рабочей топкости – и вернуть к настоящему себе. К привычной отрешенной мечтательности, задумчивой вдохновленности, которая так ее очаровала в начале знакомства. И спустя некоторое время они