Его рука потянулась к ней. Ему хотелось дотронуться до впадины на ее щеке, поцелуями осушить слезы, обнять и никогда не отпускать. Но Эйми больше не принадлежала ему, он не мог заботиться о ней, успокаивать ее тревоги. Гладкое золотое кольцо на ее пальце, яркое, словно звезда в свете фонаря, было мрачным напоминанием. Эйми больше не принадлежала ему.

Его рука упала на колени, Эйми проследила за ней взглядом.

– Ты дрожишь.

– Потому что мне отчаянно хочется прикоснуться к тебе, – хрипло ответил Джеймс.

Она отвернулась, теперь он видел ее в профиль. Мягкая линия носа, дрожащий подбородок. Ладонью Эйми вытерла влагу, от которой блестели ее скулы.

– Эйми! – У Джеймса тоже увлажнились глаза. Он быстро заморгал, справляясь со жжением. – Эйми, детка, скажи хоть что-нибудь.

Она на мгновение крепко зажмурилась, и Джеймс обругал себя за ласковое слово, сорвавшееся с его языка. Он не хотел спугнуть ее.

Эйми судорожно вздохнула:

– Последние два часа я наматывала круги вокруг твоего дома.

– Детка… – На этот раз ласковое слово его не испугало. Ему не нравилось, когда она была огорчена или печальна. Это его опустошало.

Она снова вытерла лицо. Ее рука дрожала, и сдержанность Джеймса разлетелась вдребезги. Он схватил ее пальцы, и из его глаз хлынули слезы.

Сначала Эйми пыталась вырвать руку, напуганная прикосновением, но потом крепко вцепилась в его ладонь. Она повернулась к нему, подобрав под себя ногу.

– Я узнала, что ты все вспомнил.

– Когда? В декабре?

И она не пыталась с ним связаться.

Эйми кивнула.

– Кристен позвонила мне после того, как ты позвонил Нику. Я всегда гадала, выздоровеешь ли ты. Карлос в этом сомневался. То есть ты сомневался. Но я продолжала надеяться. Я думала и о том, что будет дальше, когда ты все вспомнишь. Я думала об этом с самого начала, – спокойно призналась она.

– С Мексики?

– Да, с того дня, когда нашла тебя. – Эйми рассеянным взглядом посмотрела сквозь ветровое стекло, и Джеймс решил, что она, возможно, снова с ним в Пуэрто-Эскондидо. Об этом визите он знал только то, что записал в дневнике Карлос. Эйми была честна с ним и с собой. Это было трудно и больно читать, но Джеймс восхищался ее силой. Он понимал, почему ей пришлось уйти от него.

– Я не знала, как буду себя чувствовать, живя рядом с тобой, но не с тобой. Пойму, что я все еще люблю тебя? Оставлю Яна, чтобы быть с тобой? – Ее голос упал до еле слышного шепота. Она облизала губы и посмотрела на их соединенные руки, ее белоснежная ирландская кожа резко контрастировала с его темным мексиканским загаром.

– Ник позвонил вчера и сказал, что ты здесь. – Эйми махнула рукой в сторону дома. – Вместе с сыновьями. И вдруг… – Она замолчала, губы приоткрылись, как будто Эйми думала, как произнести то, что нужно было сказать ему. Джеймс ободряюще сжал ее пальцы, и она посмотрела на него из-под ресниц. – Вдруг я поняла, что мне не нужно больше гадать. Я знала. Я не могу пригласить тебя на субботнее барбекю. И я не пойду в дом Ника и Кристен на вечеринку у бассейна. Не пойду, если там будешь ты. – Ее рот исказился в плаксивой гримасе, и Джеймс внутренне содрогнулся. Она права. Но слышать ее слова все равно было больно.

– Лучше бы… Лучше бы я послушала тогда Лэйси. Я могла найти тебя раньше. – Ее плечи затряслись, когда она заплакала сильнее, выдавливая из себя слова. – Но она была такая странная. Она напугала меня, я ее не знала, и мысль о том, что ты жив…

– Дорогая… милая, не надо, – сказал Джеймс. Она наносила удары себе, и он чувствовал каждый словесный укол. Он знал о подруге Имельды, той самой, которая подошла к Эйми на его похоронах. Имельда рассказала Карлосу, как Лэйси, которую она знала под именем Люси, попыталась убедить Эйми начать его поиски. Потом Имельда все-таки набралась храбрости разыскать Эйми. Она устала от предательства, была готова вызвать гнев Томаса и ненависть Карлоса ради его благополучия. Он имел право знать правду. Джеймс покачал головой:

– Не вини себя. Ты не виновата:

Эйми закусила нижнюю губу и кивнула с отсутствующим видом. Джеймс изменил положение руки, переплел свои пальцы с пальцами любимой.

– Эйми. – Он снова и снова шептал ее имя. Он не мог остановиться и бормотал его, поднося их сплетенные руки к своим губам.

Она всхлипнула.

– Кристен сказала, что сегодня утром ты был в кафе. Поэтому меня там и не было. Я не могла быть там, вдруг бы ты… появился. Мне было… Мне было страшно. – Эйми замолчала, и новые слезы потекли по ее щекам тонкими ручейками, смачивая губы и скапливаясь на подбородке. Несколько слезинок упало на колени, оставляя новые пятна на узких джинсах, облегавших ее ноги. Джеймсу отчаянно хотелось, чтобы эти ноги обхватили его бедра.

Не успев осознать, что делает, он отстегнул ее ремень безопасности и перетянул Эйми к себе на колени. Одной рукой Джеймс обнял ее за талию, другую запустил в локоны, которые он так любил. Обхватив ее затылок, он подставил свое плечо, чтобы она могла на нем поплакать. К его удивлению, Эйми вместо этого поцеловала его.

Господи помоги, он поцеловал ее в ответ. И этот поцелуй обрушился на него с невероятной силой. Джеймс ужасно скучал по ней. По ее вкусу, прикосновению, аромату.

По ней.

В этот поцелуй они вложили все, что у них было, и все, что они потеряли. Их слезы смешались, когда они цеплялись друг за друга, дрожа в объятиях.

Джеймс прервал поцелуй, взял в ладони ее лицо, прижался лбом к ее лбу. Ему столько надо было сказать ей, столько объяснить. Джеймс знал, что ее беспокоило его нежелание говорить о родителях или о том, каково это – расти в доме, где любовь матери надо заслужить. Ему ничего не давалось даром. Особенно трудно было скрывать от нее правду о Филе, что он ему брат, а не двоюродный брат, как вся семья заставила верить окружающих. Каждый из них по-своему испытывал отвращение к тому факту, что мать состояла в кровосмесительной связи со своим братом. Джеймсу было стыдно. Его семья и то, как они относились друг к другу, то, как мать пренебрегала его искусством, то, как отец наказывал его, – все это смущало Джеймса.

Но, оглядываясь назад, он понял, почему Фил был таким лодырем. Мать отказывалась открыто признать его своим сыном. Да, в то время он был сыном исполнительного директора «Донато Энтерпрайзес», но для внешнего мира имя матери, родившей его, оставалось тайной. Дядя Грант никогда не говорил о ней. Он так и не признался в том, что спал с собственной сестрой, пока Фил и Джеймс не увидели их не просто в объятиях друг друга.

В глубине горла Джеймса возник звук отчаяния. Слова просились на язык. Он хотел объяснить, почему последовал за Филом в Мексику. Сказать, что «Донато Энтерпрайзес» пошла бы ко дну, если бы Фил продолжать вливать на ее счета деньги от продажи наркотиков. Федералы конфисковали бы всю их собственность. Джеймс все потерял бы, включая собственные мечты. Если бы его вложения превратились в дым, он бы не смог открыть художественную галерею, он не смог бы обеспечивать такую жизнь, которую заслуживала его будущая жена. На гонорары художника этого не сделаешь. Филу незачем было нападать на Эйми, чтобы добраться до него. Отмывания денег хватило бы для того, чтобы уничтожить Джеймса. Это почти разорило Томаса.