— Садись, и тебя угощу, — благодушно предложил Алексей. — Можем даже пропустить по одной.

— Нет, не сяду! Пусть Кирилл сначала объяснит, по какому праву он распускает руки и бьет девушку. Разукрасил Клаве личико так, что страшно смотреть. Скажешь, не ты это сделал?

— Я, — равнодушно отозвался Смуров.

Алексей обжегся чаем и неловко грохнул кружкой об стол.

— За что ты ударил девушку, мил-человек? — изумленно спросил он.

Смуров неторопливо запустил руку в карман и вытащил два сложенных листка бумаги.

— Вот за это. — Он развернул листки и положил их на стол краями один к другому.

Вазген и Алексей, сойдясь головами, склонились и разглядывали листки несколько минут. Один был им знаком — донос на Ариадну из папки Смурова, другой — частное письмо, начинающееся словами «Дорогая мамочка, Светик, тетя Люся…». Было очевидно, что оба письма писал один человек, словно второй текст был продолжением первого.

— Едрена вошь! — с чувством высказался Вазген. — Как ты это обнаружил?

— Утром стал одеваться, взял с ящика шинель, а под ней письмо лежит. Она его накануне, видно, писала родственникам, да не дописала, так и оставила.

— Почерк один и тот же, сомнений быть не может, — заключил Алексей. — Не пойму только, зачем Клаве понадобилось писать донос на Ариадну. Откуда она знает о профессоре Лежнёве? Она с Ариадной раньше не была знакома.

— Зато Полина ее очень хорошо знает. Они жили в Ленинграде в одном дворе. Клава просто оказала подруге услугу. Та попросила, а эта дурочка написала.

— Полина?! Да не может быть! Полина не пошла бы на такую низость.

— Точно она, Алеша. Можешь не сомневаться. Клава мне во всем созналась.

— У тебя кто угодно сознается! Девчонка, конечно, дура, но это не повод бить женщину по лицу.

— Пусть бы не артачилась. Она меня здорово разозлила. Зато в другой раз неповадно будет. А с Полиной я разберусь отдельно.

Алексей возмутился: Кирилла к женщинам близко подпускать нельзя, вот до чего он докатился, а ведь Алексей предупреждал. Нет, он не позволит Смурову разбираться с Полиной, лучше сам с ней поговорит. Только не знает, как это сделать. Вазген предложил обратиться к Насте за помощью, они с Полиной подруги, а у Насти дар убеждать людей.

По дороге в Осиновец Алексей употребил все свое красноречие, пытаясь втолковать Кириллу, что бить женщину недостойно мужчины и офицера, что это распущенность и проявление бессмысленной жестокости, и так далее и тому подобное, но суровая отповедь явно не достигла цели — Смуров слушал не перебивая, но с обидным безразличием и даже со скукой, глаза его словно выцвели, на лице не было и тени раскаяния. Лишь на подходе к гидроучастку он замедлил шаг, затем совсем остановился и нерешительно произнес:

— Идите к Насте без меня. Мое присутствие не обязательно, а у меня много дел.

— Добро хоть Насти стесняется, — сказал Вазген, глядя ему в спину. — Придется за ним присматривать. Того и гляди пришибет кого-нибудь в знак особого к тебе дружеского расположения. Ты не в курсе, благополучно ли добрался до места эвакуации муж Ариадны?

— Ничего не слышал о нем. А почему ты спрашиваешь? — насторожился Алексей.

— Простое любопытство. Хотя ничуть не огорчусь, если одним негодяем станет меньше.

— Только не высказывай своих пожеланий Кириллу…

— Упаси бог! С ним и без того хлопот не оберешься.

Настя клевала носом над служебными бумагами. Солнце покрасовалось один день и, закатившись вечером огненно-багровым сгустком за озеро, на следующее утро не показалось. Оно и лучше — солнечные дни ассоциировались с бомбежками. С ночи повалил густой снег из низкой и плотной пелены облаков; белая тишина поглотила все в округе и навевала дремоту. Не слышно было урчания автомашин, которые продолжали подвозить грузы по ледовой трассе. В узкой полосе прорыва вдоль южного берега уже кипела работа по созданию новой железнодорожной ветки, всего в восьми километрах от линии фронта. Строители работали под вражеским обстрелом, но отголоски канонады скрадывал непроницаемый снегопад.

С Насти сон как рукой сняло, когда перед ней предстали разгневанные мужчины и принялись возбужденно, перебивая друг друга, рассказывать об открытии Смурова. Настя обомлела:

— Поля?! Нет, я не могу поверить! Она такая добрая, отзывчивая!

Она вспомнила взгляд Полины на праздничном вечере. Конечно, она ревновала. Кто знает, на что способна толкнуть человека ревность? Какая сильная и опасная страсть бушевала в душе подруги, пока Настя безвольно отдавалась собственному счастью? Она вдруг почувствовала себя расслабленным, бесформенным существом: она не старалась пробиться сквозь заслон молчания Полины, считала себя не вправе самовольно лезть ей в душу. Ее деликатность, боязнь ранить подругу бесцеремонной настойчивостью, лучшие побуждения чуть не привели к страшным последствиям: могла погибнуть Ариадна! В этом была для нее злая насмешка вечно изменчивой жизни. «Интеллигентские церемонии разводишь!» — упрекнула ее как-то женщина, не желавшая ей добра, но как она была права! Наглядный, грубый урок!

Она почувствовала отвращение к Полине и к самой себе. От этого ей стало так плохо, что Вазген бросился за стаканом воды.

— Прости, Алеша, — говорила она, стуча зубами о стакан. — Прости меня, если сможешь. Я должна была догадаться. Этого могло не произойти.

— Настенька, успокойся. Ты ни в чем не виновата, — твердил Алексей, совершенно растерявшись. — Да что ж это такое? Вазген! Что мы наделали?

— Идите, идите, оставьте меня. Я поговорю с Полей, я постараюсь исправить свою ошибку.

Увидев Настю, Полина побледнела. Клава успела рассказать ей, что вынуждена была во всем сознаться Смурову. Полина отлично понимала, какое ее ждет объяснение. Она покорно последовала за Настей в пустующий кабинет командира.

Девушки стояли друг против друга и молчали. Насте мешал говорить спазм в горле, за нее говорили ее глаза.

— Алеша знает? — сдавленным голосом спросила Полина.

Настя кивнула.

— Настя, я не хотела. Ты веришь мне? Это была идея Клавы. Мы навещали знакомого в госпитале, помнишь, когда там лежал Вазген, и вдруг увидели Алешу и эту женщину в коридоре. Они разговаривали, Алеша ее обнимал, они были настолько поглощены друг другом, что нас не заметили, а ведь я долго наблюдала за ними. Как он смотрел на нее! Он никогда на меня так не смотрел! — Полина заплакала. — Тогда Клава предложила написать письмо. Ты не думай, я не оправдываюсь, но мне было невыносимо больно, поэтому я на все была согласна.

— Ты надеялась таким способом вернуть Алешу?

— Да, он вернулся бы ко мне рано или поздно. — Голос Полины окреп. — Я никогда не теряла надежды, и если бы не она…

— Ты сама оттолкнула его своей требовательностью, желанием им управлять, подогнать под свои вкусы и понятия. Ты упустила свое счастье, а теперь хочешь сделать несчастным его? Как ты могла? Ты играешь чужими судьбами как в куклы, сейчас, когда жизнь так хрупка, когда счастье дается немногим и ненадолго. Чего ты добиваешься? Хочешь сделать Алешу своей собственностью? А ведь человек не вещь, владеть им нельзя, его можно только любить.