— Я люблю его.

— Ложь! Я не понимаю такой любви! Как ты решилась причинить ему горе? Поля, я бы пожалела тебя, я пожалела бы о твоей несбывшейся любви, но то, что ты сделала, — преступно!

— А мне все равно! — вдруг закричала Полина. — Знаешь, почему ты справедливая и благородная? Потому что сытый голодного не разумеет! Ты милуешься с мужем и не в состоянии понять моих чувств, мучений, бессонных ночей, надежд и разочарований! Я хочу бороться за свое счастье, я имею на это право. Каждый сам за себя!

Настя отшатнулась: Полина, которую она всегда считала умным и добрым человеком, оказалась не в состоянии понять простых вещей в ослеплении своей любовью и эгоизмом. Нет, деликатность здесь и в самом деле неуместна.

— Тогда я отдам тебя Смурову, — жестко сказала Настя. — У него свои интересы. Будем играть по твоим правилам — каждый сам за себя. Когда ты отправишься туда, куда хотела упрятать Ариадну, и почувствуешь то, что почувствовала бы она, тогда, возможно, ты пересмотришь свою философию. Оставайся без друзей, без поддержки, одиноким изгоем, раз ты настаиваешь на своем праве не считаться с людьми.

Полина была поражена, но скорее не угрозой, а тем, что слова эти исходили от Насти. В них прозвучала открытая неприязнь, даже враждебность, каких Полина никогда не чувствовала от подруги.

Полина вспыхнула. Что вызвало ее румянец — чувство стыда, осознание своей неприглядности в глазах Алексея и близких ему людей или страх перед обещанным возмездием, Настя так и не узнала. Глаза Полины снова застлало слезами, она протянула к подруге руки, прижалась к ней, и Настя ее не оттолкнула.

Вошел Вазген и усмехнулся:

— Все, как полагается у женщин, — объятия и море слез. И откуда у вас столько берется? А теперь, девушки, освободите-ка мой кабинет. Мне работать надо.

Настя была благодарна ему за то, что он не сказал Полине ни слова упрека. Сейчас его порицание было бы несвоевременным. Авторитет командира был непререкаем. Настя никогда не подчеркивала своей близости с мужем на службе. Видя, как к нему относятся подчиненные, она невольно перед ним робела. Если всем случалось садиться за один стол, офицеры и девушки располагались согласно субординации. Настя, как матрос, сидела в конце стола, а супруг — во главе. Он посмеивался над ее щепетильностью — она настаивала на своем поведении.

К 7 февраля строительство железнодорожной линии, соединяющей Ленинград с Большой землей, было завершено. Немецкая авиация с особым ожесточением бомбила новую коммуникацию, а также шоссейную дорогу, проложенную параллельно железнодорожному полотну. Пропускная способность новых транспортных линий все же не могла полностью удовлетворить нужды города, поэтому ледовая трасса продолжала действовать, а моряки готовились к новой навигации.

Вазген не забывал о «Сатурне». Хотя у корабля уже был другой командир, «Сатурн» был единственным и незаменимым гидрографическим судном на Ладоге, поэтому Вазген по долгу службы, но больше из-за любви к родному кораблю уделял много внимания тому, как осуществлялся ремонт.

Полина с Настей внешне продолжали дружить, но у Насти в душе остался осадок, от которого ей не удавалось избавиться. Она уговаривала себя, что каждый может оступиться, человек не запрограммированная машина, надо уметь прощать и понимать; это было то, что она внушала когда-то Алеше. Но если в Смурове было неожиданно радостно открывать привлекательные черты, даже невзирая на его последнюю выходку, то с Полиной получалось все наоборот: теперь она казалась Насте чужим, незнакомым человеком.

Однажды Полина сказала Насте:

— Знаю, ты посмеешься, но Клава просит тебя о помощи. Сама она постеснялась к тебе обратиться.

— А какая помощь ей нужна? — спросила Настя без особого энтузиазма.

— Она хочет встретиться со Смуровым. Просит, чтобы ты с ним поговорила.

— С Кириллом?! — поразилась Настя. — Она хочет встретиться с мужчиной, который ее избил?

— Ты права, мне тоже трудно ее понять, но она пристала ко мне, как репей. Я ее убеждала и так и этак, но она, кажется, полностью потеряла здравый смысл.

— Но я не могу говорить с ним об этом! Мы не настолько близки. Нет, нет, не проси, мне неудобно даже намекнуть ему о Клаве.

— Хорошо, тогда как-нибудь дай знать, если он здесь появится. Он ведь всегда сюда заходит, когда бывает в Осиновце.

— Я не видела его почти месяц, но если зайдет, я тебе сообщу.

Смуров, скрываясь от Насти, встречи с ней все же избежать не сумел. Это случилось в банный день, когда девушки, пылая алыми лицами, возвращались из-за маяка, где у самой воды стояла деревянная банька. Настя смотрела, как Смуров идет навстречу, худой, высокий, в своей бессменной шинели, — воплощение сурового закона и порядка. Он еще не видел Насти, кидал рассеянные взгляды по сторонам; глаза его призрачно поблескивали из-под низко надвинутого козырька фуражки. В стайку девушек он не вгляделся и уже собирался пройти мимо, когда Настя его окликнула.

Он живо обернулся на ее голос, твердые черты его лица мгновенно смягчились, холод в глазах растаял и сменился радостным ожиданием.

Тем не менее смущение не позволило ему с готовностью двинуться ей навстречу. Настя подошла к нему сама.

— Как вам не стыдно, Кирилл, вы нас совсем забыли, — приветливо сказала она.

В нем шевельнулась надежда, что ей неизвестны подробности его свидания с Клавой. Последняя не преминула напомнить о себе.

Она отделилась от группы подруг и стояла в отдалении, на виду у Смурова.

— Вы замерзнете после купания. Пойдемте, я провожу вас, — сказал он и, повернувшись к Клаве спиной, пошел рядом с Настей.

— Мне непременно надо было поговорить с вами, — начала она. — Полина сожалеет о своем поступке. Любовь и ревность толкнули ее на это. Как хорошо, что именно к вам попало ее письмо.

— Вы же знаете, не одна Полина приложила к этому руку.

— Да, я знаю все.

Смуров быстро взглянул на нее и опустил глаза.

— Я не имею права касаться ваших отношений с Клавой, — продолжала Настя, верно разгадав его мысли. — Могу только сказать, что она сделала это по глупости. Вы обошлись с ней слишком жестоко.

— По глупости? Она уже не ребенок и отлично понимала, какие могут быть последствия. Вы слишком добры, Настя. То, что вы принимаете за легкомыслие, на деле порочное стремление осложнять окружающим жизнь. Есть люди, которые находят в этом удовольствие, и Клава одна из них. Чтобы вы не заблуждались на ее счет, скажу, что она пыталась очернить вас в глазах вашего мужа. Она мне это неосторожно выболтала, на свою беду. А тут еще письмо. На моем месте вы бы тоже ее ударили.

— Вполне вероятно, но она могла бы ответить мне тем же, потому что возможности наши равны. Но когда мужчина, пользуясь преимуществом своей физической силы, безнаказанно бьет женщину — это, по меньшей мере, низко. Простите, я не хотела затрагивать эту тему, вы сами начали.